Владимир Кантор - Победитель крыс

— Мутации, — сообразил и подсказал сквозь жар Борис.

Он так напрягся, вспоминая это слово, что от приложенного усилия заболел, казалось, сам мозг. Он закрыл глаза, вытащил руку из-под подушки и лег на затылок, на спину. На общей кухне послышалось звяканье жестяного рукомойника, странно совпадавшее, сливавшееся с бабушкиной речью. Но звук воды, льющейся в полное уже, как он знал, ведро, стоявшее под рукомойником, разбудил в нем жажду, и он почувствовал, что губы, рот, горло просто запеклись, обметаны сухостью. Он открыл рот, но сказать ничего не смог.

— Попей, сынок, попей, — говорила все приметившая бабушка.

Вода из стакана текла ему в рот, попадая и мимо, на подушку, на простыню. Горячим телом он ощутил, что около головы, шеи, плеч повлажнело. Во рту, в горле стало легче, но от выпитой и попавшей в желудок воды его затошнило, голова закружилась с такой силой, что не было сил сопротивляться. В ней словно возникли какие-то мутные завихрения, все окутал белый туман, и снова он испытал тошнотворное падение куда-то вниз, в белую пелену. А потом словно бы ступеньки под ногами появились. Раз — ступенька, два — ступенька, три — ступенька. И вдруг пропали, словно опору выбили… Дурнота накатывала и тащила, тащила его в пропасть без дна, но вот он почувствовал, что это дно — во всяком случае твердая поверхность под ноги — приближается, и сейчас падение прекратится, и он встанет. И он встал.

Свет блеснул в тумане. Где-то грянул гром. «Ну да, — подумал Борис, — скорость у света больше, чем у звука». А потом тишина. И непонятно, где он. Тошнота в голове, правда, медленно уходящая. Вокруг вращаются клубы белого тумана, перемещаясь с места на место, будто клубы курильного дыма, поднимающегося сразу от нескольких курильщиков. Он почему-то в ковбойке, в пиджаке, в техасах, в кедах, а сверху белый отцовский старый пыльник. Но все это известно ему как бы наощупь, потому что вокруг такой густой туман, что самого себя не видно. И хорошо, что в одежде, — чувствуешь себя защищенней. А когда успел одеться — просто загадка. Но что без толку стоять, на месте Борис стоять не может, да и никогда не мог. Надо куда-то двигаться.

Осторожно переставляя ноги, он шел, тщательно ощупывая ногой, твердое ли то место, куда он собирается ступить, пробуя его на прочность. Судя по тому, что твердая и гладкая поверхность вдруг перемежалась выбоинами, в которые время от времени попадали обутые в кеды и потому чувствительные к неровностям почвы ноги Бориса, он шел по сильно выщербленной асфальтовой дороге. Хотя временами идти было гладко, даже весьма. Пугало только, что непонятно куда. Словно идешь по смотровой площадке высокой башни, и не знаешь, есть там перила или нет. Но он понимал, что кричать и спрашивать, где он находиться, не у кого, а потому и нелепо. Ему было недавно так худо от головной боли и жара, когда он все куда-то проваливался, что нынешняя душная влажность и легкое головокружение были все же не очень-то и страшны.

Внезапно он заметил по бокам дороги силуэты каких-то искривленных и скособоченных зданий — то ли они возникали из диковатых сочетаний клубящегося тумана и были миражом, то ли и вправду существовали, но в таком случае они были словно выстроены из конструктора с недостающими деталями. Людей, однако, никого: ни навстречу, ни сзади, ни обок. Лишь раз за спиной послышался ему галоп, переходящий в нервную побежку, поскок и снова галоп. Звук уходил в сторону переулка, который он как будто только прошел, если там вообще существовал переулок. Был он приглушен туманом, этот звук, да и был ли он, или все это ему только показалось?..

И вдруг впереди глухое ропотанье, слов не различить, но ясно, что это человеческие голоса. Борис пошел скорее, и туман, не пропадая вовсе, стал вроде бы пореже. И он увидел черный длинный колеблющийся ряд человеческих фигур — очередь! Он посмотрел налево — начала нет, направо — нет конца. Очередь тянулась вдоль длинного, довольно высокого, шести или даже семиэтажного здания, видневшегося смутно, размыто, фоном. Тут он заметил и отделившиеся от очереди завихрения черных фигурок, собравшихся по трое, по четверо, и уловил даже слова, вылетевшие из одного такого завихрения:

— Давай!

— Чего давай?

— Разливай.

— А ты рупь давал?

— Ну.

— Хрен с ним, со жмотом. Не томи. Разливай.

Борис не любил очередей, не любил разговоров, ведущихся в них, — что, где и почем дают, и такие вот страшноватые, вдруг возникавшие пьяные компании, но эта очередь превосходила по своим размерам все виданные им раньше. Да и вообще было и в ней, и во всем окружении что-то необычное. Теперь он видел, что часть людей сидела у стены здания, разложив рядом кошелки и сумки, заметил, что и само здание полуразрушено: некоторые стены провалены, дверей на подъездах нет, да, по ощущению, и крыши не было тоже.

Обратившись к средних лет женщине, бледной и обвязанной платком, Борис спросил:

— Что дают?

Он употребил эти слова, которые обычно употребляла в подобных ситуациях бабушка Настя, при этом ему показалось, что он вызовет этим вопросом ответ больший, нежели прямая информация о причине очереди, что что-то развяжется и раскрутится. Но он ошибся. Женщина, выражения ее лица он не видел, только пожала плечами и ничего не ответила, отвернувшись от него. Борис отошел, чувствуя неловкость дальнейших вопросов. Остальные тоже молча отодвигались, давая ему пройти, но никто не сказал ему ни слова. То ли глаза его попривыкли к туману, то ли он здесь был и в самом деле пореже, но Борис уже различал, что находится меж двух рядов высоких полуразрушенных или недостроенных домов, в туманной полумгле они казались огромными. Вдоль этих домов и располагалась нескончаемая очередь.

— А где конец? Кто крайний? — невольно вырвались у него снова слова, прозвучавшие на сей раз особенно жалобно, потому что никто и не собирался ему отвечать, только поглядывали все на него неприязненно и вопросительно-недоуменно, как на чужака.

Широкоплечий мужчина, одного примерно роста с Борисом, одетый в кожаное, но даже сквозь туман видно, что потрепанное уже пальто, из-под которого виднелся ворот вязаного свитера, оказался рядом с ним, возник, словно воздух рядом сгустился. Лицо его, мятое, будто бы слепленное из хлебного мякиша, белесое от тумана, участливо и с любопытством повернулось к нему. От него пахло водкой.

— Пойдем. Я тоже туда иду. Не могу больше рвать без очереди, рыцарское достоинство не позволяет, надоело, — сказал он, махнув рукой. И они пошли вместе. Очередь длилась и длилась. Мужчина шагал, развернув плечи и свесив немного руки, как часто ходят по привычке бывшие спортсмены, но голову он не наклонял, не бычился, напротив, все время старался держать ее прямо. Борис как-то странно ощущал себя: будто он не идет, а плывет, а все оттого, что туман напитал его, как губку, и ему чудилось, что он распухает, горбится, становясь похожим то на слона, то на верблюда, не случайно, наверно, взгляд спутника, косо обращенный на него, становится все заинтересованнее и заинтересованнее. Внезапно Борис увидел, что очередь кончилась, они оказались в хвосте ее.