Алеся Колединская - Тайны Старой Праги. Книга первая: Магия осени

А однажды младший сын с воплем выбежал из своей комнаты. Его напугал какой-то бубáк (1). Раньше с ним такого не происходило. Поэтому пришлось зайти в детскую генеральской походкой и, уперев руки в бока, научить сына самому сильному заклинанию против злых духов: «А ну пошли вон, бубаки!!! Чего вы сюда припёрлись?! Ну-ка, уматывайте отсюда, где вы там прописаны! А не то я вас найду и устрою Хиросиму и Нагасаки, мало не покажется!». Воспрянувший духом ребенок больше бубаков не боялся.

…Я решила подойти к тени. Разве неправильно было бы узнать, кто и чего от меня хочет? Может, бояться-то нечего? Опять же – приключеньице. Будет потом, чем подружкам похвастаться. Свежая струя, так сказать, в мой томный вечер. В общем, долой догадки, я пошла!

…Звук моих осторожных шагов (всё-таки я отправлялась на встречу с неизведанным) гулко отдавался эхом от нежилых дворцов. Они были прекрасны и величественны. Но мертвы. В них никто не жил уже много десятилетий. Эдакая мёртвая красота. Чёрные окна, без тёплого света включённых светильников, равнодушно глядели из Домов Без Души.

Когда я приблизилась к тени, она нырнула в сгусток непроницаемого тумана.

– Ну здрасьте, пожалста! – воскликнула я от досады. – Подошла, как ты просил. Ты же звал? Поэтому выходи, поговорим. А если будешь прятаться и стесняться, как девица на выданье, то я пойду домой. У меня там муж и дети. Ждут, между прочим, мать семейства с работы. Посему давай-ка без реверансов.

И туман вдруг заговорил. Это был странный голос. Словно несколько тихих голосов, слившись воедино, полушёпотом издавали звуки, раздававшиеся в моей голове:

– Освободи меня. Помоги мне. Помоги!

Я, наверное, долго простояла не дыша от странности происходящего, прежде чем спросила:

– А что надо сделать? И кто ты? И где ты?

– Я – Дочь, – еле слышно прошептали голоса, – иди домой. Я всё тебе расскажу.

…И всё. Этот кто-то исчез. Туман снова стал неживым. Обычным природным явлением. Просто капли воды в воздухе. Из него словно испарилась та «душа», которая только что вела со мной беседу. Как будто опустился занавес в конце спектакля, давая зрителям мысленный пинок идти уже восвояси. Покинуть помещение, так сказать. Ну я и пошла. Теперь уже домой. И снова мои гулкие шаги единственным звуком раздавались в тумане Градчанской площади.

…Женщина лет тридцати, ссутулившись, сидела на кровати и пристально глядела на фотокарточку, которую держала в руках. На чёрно-белом снимке улыбались трое: она, её муж и их пятилетняя дочь. В тот день она надела лучшую блузку в мелкую полоску, украсив её ажурным лёгким воротничком, который сама связала из тонких белых ниток. Волосы закрутила в высокую причёску, закрепив её сахарной водой (2). Рядом с ней на высоком стуле сидела дочурка, и её тёмное платье украшали вязанные мамой воротничок и манжеты. Считалось, чем ажурнее вязка, чем шире воротник и тоньше нить – тем ценнее и красивее рукоделие. А уж она-то была мастерица! Её руки, словно бабочки, порхали нал клубком шёлковых ниток, и из-под спиц, как по волшебству, являлось на свет филигранное чудо, тонкое и лёгкое, как узорчатая дымка.

Во всей осанке мужа на фотокарточке читалась гордость за то, что у него есть семья и за великую миссию отца, которую на него возложили. Его наряд – военный китель. Он шёл на фронт. Умирать за императора. «Вернусь до осени», – сказал он, целуя жену и дочь на прощание. Но все ещё не вернулся. И вестей от него тоже не было никаких.

Вдруг в комнату вошла девочка. Она нарушила вязкую тишину, которая наполнила воздух грустью. «Мама, мне холодно и страшно», – тоненьким голоском сказала она и подошла к женщине. Они обнялись и долго сидели на кровати, глядя в окно на сгущающиеся синие сумерки.

Холод с каждым днём всё больше давал о себе знать. Злой ноябрь бездушно вступил в свои права. Золотая Осень, приняв поражение, должна была отступить. Разруха чувствовалась в скудности жёлтых листьев, рваными манжетами прикрывающих голые ветки деревьев. Деревья тянули свои скрюченные чёрные пальцы в небо, будто моля оставить их в живых. Но нет. Таков уж ход жизни. Умирать надо. Чтобы родиться снова. Умереть, чтобы родиться – такой вот бесконечный цикл.

…Женщины, жившие без мужчин, оставленные мужьями ради войны, вдруг столкнулись с рядом проблем, которые необходимо было решить. Деньги заканчивались, нужно было заготовить на зиму уголь, чтобы топить печки-буржуйки, запасы еды быстро таяли, необходима была зимняя одежда и обувь детям, которые за год выросли и не влезали в старое.

Поэтому мама решилась устроиться на работу. Сперва в её мысленном списке ведущее место занимала должность лаборантки или переписчицы в архиве, достойная замужней дамы. Однако, совершенно истоптав и без того тонкие подошвы летних туфель и в очередной раз получив отказ, она поняла – сейчас в таких работницах страна не нуждается. Потом пришла очередь другой профессии, на которую она мысленно согласилась, – чистильщица ламп. Но и эти места были заняты теми женщинами, которые отважились на работу раньше, чем она.

Следующие несколько суток холода и голода вытолкнули её из дома в поисках работы довольно неженской – теперь она готова была стать рабочей на фабрике: таскать тяжеленные вёдра с углём, весь день стоять у раскалённой печи, изнывая от липкой жары и боли спине. Маленькая дочурка, болевшая уже несколько дней, постоянно дрожала от озноба и ночами прижималась к матери, чтобы согреться. Нужен был уголь. Нужны были для этого деньги. Взаймы не давали ни то, ни другое. Самим нужно было. Ведь идёт война, которая к осени не закончилась.

И фабрика приняла её в свои жёсткие объятия. Впереди замаячила надежда, что в семье появятся деньги. Пусть в пока не полной семье, но ведь война закончится, и муж вернётся. А с деньгами появится уголь, который вернёт в дом тепло, и еда. Пусть картошка, пусть хлеб, но так много, чтобы можно будет наесться вдоволь и доченьку накормить. Тогда малышка выздоровеет, и её милое личико вновь засияет улыбкой. И может, они вместе снова будут вышивать наволочки, тихонько сидя рядом у жаркой растопленной печки. Она будет учить её замысловатым узорам и просить не торопиться, ведь именно из-за спешки узоры получаются кривыми и неаккуратными. И малышка будет прилежно прокалывать белоснежную ткань иголкой с алой нитью, выводя детской ручкой нежный рисунок. А потом они вместе поужинают чем-нибудь вкусным. Может, это будет пряный гуляш с кнедликами или ароматная утка с капустой. И вечером она уложит дочурку спать в её тёплую постель, укроет мягким одеялом и будет петь ей колыбельную, пока детских ресничек не коснётся сон. А потом, когда она выйдет из спальни в прихожую, вдруг увидит то, о чём мечтала уже полгода, – тихо вошедшего в дом мужа. Такого любимого и очень статного в своём военном кителе. Он будет улыбаться виноватой улыбкой, а она, не сдержав крик радости, бросится ему на шею и обнимет так крепко, чтобы никогда уже не отпустить своё счастье из рук.