Евгений Ярыгин - Колька, Сенька, Ермошка и Змей Горыныч

Скала, за которой нашли убежище братья с сестрой, не только закрывала от северного ветра, но -хоть и не совсем – и от дождя, так как слегка нависала над террасой.

Уже стемнело, а ребята все сидели у костра, вновь переживая и обсуждая свое опасное приключение. Еда, вода, укрытие – все это у них на ближайшее время было. Беспокоило состояние лодки, но они в любом случае рассчитывали на своих друзей-добряков, что непременно придут на помощь, как только утихнет шторм.

– Ермоша, а ты не перепутал свечи, когда их намедни менял, – раздумчиво протянул Колька, передавая сестренке ковш с горячим, слегла пахнущим розой, напитком.

Ермак задумался.

– Не-а, старые я дома оставил. Вернемся, покажу. Да сам глянь, сверху еще смазка.

Порывшись в кармане, Ермолай вытащил на свет обгоревшую свечу зажигания, что снял в море с мотора, протянул Коле. Тот взял её, внимательно осмотрел и положил на коленку Есении. Принял от нее ковш со взваром, но пить не стал.

– Сень, а мороженое не горькое было? Животик не болел? Думаешь, я не заметил, что половину припасов уволокла к горюнам?

Сенька потупилась, пнула туфелькой головешку обратно в костер и, может быть, покраснела. Заметить это на смуглом личике в сумерки было делом невозможным.

– Мороженое было сладкое, особенно клубничное, пахучее.

Пауза, молчок, раздумье.

– Я извиняюсь, больше не буду. Коль, ты думаешь они плохие?

Колька не ответил, так как был занят в этот момент поглощением компота. Ковш большой и пить из него неудобно: часть пахучей жидкости неизбежно попадает на рубаху и за пазуху. Туда же попала и ягодка шиповника, проскочив мимо рта. К счастью, не горячая.

– Котыч считает, что купцы эти прикидываются и шипит на них, не доверяет. А братья в ответ его самого опасаются. После клуба особенно. Остерегаются, обходят и вроде как тоже шипят. Ермоша, свеча новая, но как бы ненастоящая. Легкая. Как понарошку. Так же, как и мороженое. Думаю, что наесться этим мороженым нельзя. Что скажешь, Сенька?

У Есении готового ответа не было, но, подумав, она неуверенно промолвила:

– Правда, братик, я могла есть и есть, хоть бочку: все мало, как я этого не заметила? Я яблоко-то одно от силы могу скушать и животик больше не хочет.

Усталость брала свое: голоса становились сонными, Ермоша, вздремнув на полуслове, чуть не рухнул с обгорелой чурки, на которой сидел сгорбившись, в костер. Все, спать! Костер на ночь тушить не стали, только заложили слегка камнями.

Ткань от мешков, когда просохла, стала колючей, но лучшего одеяла у них не было. В шалаше было сухо, после костра прохладно поначалу. Нырнули в сено, что разложили загодя поверх трех слоев лапника, уложенных аккуратно на сухую хвою. Укрылись мешковиной. И тут же дружно засопели.

Ночью ветер разгулялся не на шутку, дождь захлестал сильней. Старая ель заскрипела, зашумела колючими мохнатыми ветками. Море ухало прибоем. А ребята, пригревшись, спали, не слышали ничего аж до рассвета.

Колька проснулся от того, что ему на нос упала холодная капля. Правда, не сразу: пытался в полудреме осознать где он, откуда вода. Вторая капля шлепнулась на лоб. Все встало на свои места: шторм и все за ним. Сенька с Ермошкой тихо сопели рядом, свет тускло пробивался со входа в шалаш, закрытого лапником не так плотно, как крыша. Коля убрал в сторону от капели голову и стал слушать. Капало еще в двух местах и это было очень хорошо: всего в двух – шалаш не подвел. Вылезать наружу из влажного тепла не хотелось, да и было незачем. Снаружи гудел ветер, стучал дождь. Есть пока не хотелось, да и писать пока тоже. Так и лежал, закинув за голову руки, слушал шум непогоды. Думал: сейчас проснется брат, всех растормошит, раздаст указания. А что толку суетиться? Еда, вроде, есть, лодку пока чинить невозможно: пляж скорее всего захлестывает волнами. Костер в такой дождь и ветер ни разжечь, ни поддержать. Оставалось думать. В голову полезли мысли очень тревожные: что за дела со свечами? Просто жадность горюнов до дешевого, неладного товара? Или их хотели свести со света? «Когда вернемся надо будет потолковать с Котычем», – вертелось в рыжей лохматой голове.

То, что они вернутся, не вызывало никаких сомнений и у Ермака. Во всяком случае он их не проявил, энергично тряся за плечо давно уже не спавшего младшего брата.

– Подъем, за работу!

– Какую работу, – полюбопытствовал Колька.

– Дайте еще немного поспать, – пропищала из-под мешка Сенька.

– Пошли лодку посмотрим, надо же что-то делать.

– Ермоша, давай силы побережем, дай хоть дождю закончиться. Промокнем: где сушиться.

– Ну да, это правда, – было слышно как Ермак заскреб свои жесткие кудри. Скряб, скряб.

– Коль, ты свечи не потерял?

– Я как раз, братик об этом думаю. Беда, мне сдается, у нас в Дубраве. Я про горюнов. Подозреваю: вороги они. Увидишь, за свечи они извинятся, новые дадут. Будут приговаривать: «Ой, бяда, бяда». И пританцовывать. А делать все по-своему продолжат.

Ермак в темноте улыбнулся: так он и представлял будущий разговор. В голову ему пришло другое: «Сам заметил, что ребята трутся вокруг них, тащат из дома все напролет. Рыбу, икру. Сложно зиму-то прожить без рыбы. На овсе, да на картошке. Охотники, конечно, дичью поделятся, да я гляжу они уже и мясо копченое потащили в лабаз».

Ермак прервал себя на полуслове, откинул мешковину и выскочил из шалаша под дождь. Вернулся быстро, держа перед собой ковшик со вчерашними вареными креветками.

К обеду дождь лить перестал, ветер сменил направление с норда на ост (то есть с севера на восток, что всем рыбакам известно). Коля с Сенькой занялись костром, а Ермак рванул по тропе на берег.

Лодка была полузанесена песком, но беглый осмотр показал, что новых повреждений не появилось. Со сменой направления ветра волны хоть и накатывались, били в берег, но пляж водой больше не заливало. Ермак побрел вдоль берега, сам пока не зная зачем. Высокая вода очистила береговой песок и скалы, забросила валом водоросли, бревна, ветки, плававший мусор к береговому откосу. Ермак нашел неразбитое пластиковое ведро без ручки, подобрал, бросил в ведро несколько бутылок из-под кока-колы и только потом заметил под листами морской капусты торчащий наружу угол морского поддона. Полутораметровый «поднос» для укладки грузов в трюмах судов, сколоченный из двух деревянных щитов один над другим, был сбит из добротных досок и по виду не сильно пострадал. «Дело, – подумал Ермак, разгребая склизкие, сильно пахнущие морем, длинные листья капусты, – здесь тебе и доски, и гвозди». Он вытащил поддон на скалы, где повыше и посуше, вырезал несколько мясистых ломтей позеленей из капустной ленты, думая сварить на ужин, и заторопился обратно наверх, к шалашу.