Владислав Крапивин - Лоцман

version="1.0" encoding="utf-8"?> child_sf Владислав Крапивин Лоцман

Случайная встреча в трамвае, с которой начинается повесть «Лоцман», приводит к тому, что писатель Игорь Петрович Решилов пускается в странствие по сопредельным пространствам в сопровождении мальчишки — лоцмана Саши Крюка.

v1.1 - вычитка - Anonymous

Утро было прекрасное, сверкающее. Только росы — чересчур. Я, когда пробирался сквозь кусты больничного сада, кряхтел и вздрагивал. Тренировочный костюм (он был у меня здесь вместо пижамы) промок, словно от дождика.

Я раздвинул в заборе две доски, подобрал живот и протиснулся на волю, в тихий Санитарный переулок. И сразу увидел милейшего Артура Яковлевича — главного, ведущего и руководящего специалиста нашей больницы. Какая холера принесла его в такую рань? Докторские очки заискрились иронично и доброжелательно.

— О-о!.. Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

Я сказал искренне:

— В данный момент — как полсотни лет назад, когда впервые забрался в чужой огород, был замечен, зацепился лямкой за штакетник и повис…

Артур Яковлевич хохотнул, колыхнул таким же, как у меня, животиком.

— Ну, зачем же так. В вашем поступке нет криминала, утренний променаж даже полезен.

Значит, он не догадался.

— Да, — подыграл я. — Маленький заряд бодрости для чахнущего пенсионера.

— Какой же вы, батенька, пенсионер! Люди вашей профессии на пенсию, по-моему, вообще не уходят. Да и с возрастом вы пока не совсем дотянули.

— Дело не в возрасте, а в состоянии духа и тела…

— Дух — это сугубо зависит от вас. А что касается тела, то мы стараемся… И кажется, не без успеха.

Меня вдруг сильно царапнуло раздражение.

— Бросьте, доктор. Вы же знаете, что это неизлечимо.

— Голубчик мой… Все мы неизлечимы, если исходить из соображения, что всякий человек смертен.

— Вы прекрасно понимаете, что я не о том…

— А если иметь в виду «то»… Я уже объяснял вам, что острый процесс можно задержать и перевести в вялотекущее хроническое заболевание. Люди с этим живут и живут. И у вас есть все шансы дождаться правнуков…

— Ну-ну… Моей старшей внучке два с половиной года.

— Тем лучше для вас! — жизнерадостно воскликнул он.

— Пожалуй… — хмыкнул я. И согнул локти, приняв положение для бега трусцой.

— Только без перегрузок, Игорь Петрович, — с легкой тревогой предупредил доктор. — И недолго. Сегодня на обходе будет профессор Красухин, надеюсь, вы не опоздаете.

— Я тоже надеюсь, — ответил я светски. И надеялся в этот миг на обратное: что вижу ни в чем не виноватого Артура Яковлевича последний раз в жизни…

Моя однокомнатная обитель оказалась в полном порядке. Даже грязная посуда была теперь вымыта. Кто-то, значит, приходил, прибирался. Возможно, Тереза…

Я переоделся (даже галстук надел), сунул во внутренний карман паспорт и все, какие были, деньги. Взял плащ и выволок из-за дивана свой «командировочный сидор» — объемистый портфель, в котором лежало все необходимое для многодневных поездок. В срочные командировки я давно уже не ездил, но по привычке держал «сидор» наготове.

Платком я стер с портфеля пыль, погладил, как кошку, свою старенькую пишущую машинку, на кухне закрыл потуже краны, вышел и, не оглянувшись, захлопнул за собой дверь.

Тут же из двери напротив юрко высунула голову соседка — остроносая, любопытная и молодящаяся старушка.

— Игорь Петрович! Как я рада! Вас выписали?

— Как видите, уважаемая Римма Станиславовна. Счастлив вас приветствовать…

— А у меня для вас целая груда почты. Всякие конверты из редакций! Заходите! А я чайку…

— К сожалению, весьма спешу. Бог с ней, с почтой… — Пустовато было у меня на душе. Но не печально. Бездумно…

— Только из больницы и сразу уезжаете куда-то. Ай-яй…

— Что поделаешь, работа. Специально отпросился у врачей пораньше, — скользил я со своим враньем, как по гладкому стеклу. — Рад был вас видеть…

— Что передать Терезе Владимировне, если зайдет?

— Что я нашел вас еще более похорошевшей.

Старушка расцвела, а я, прихрамывая, спустился на первый этаж и вышел во двор. У подъезда цвели яблони и каталась на трехколесных велосипедах малышня, по-летнему пестрая и голоногая. Уже припекало, день обещал быть очень теплым.

Я пересек двор и вошел в полуразрушенный, ожидающий сноса квартал. Здесь было тихо, только шуршали крыльями воробьи. Кучи прошлогоднего мусора уютно покрывала свежая, яркая трава, в ней горели желтые огоньки мать-и-мачехи.

За остатками забора из кирпичных столбов и железных копей стоял двухэтажный особняк с выломанными рамами и полуразобранной крышей. Он был сложен не из кирпича, а из чужого в здешних местах пористого желтоватого туфа. Я вошел в разоренные комнаты. Солнце било в оконные проемы. Стараясь не смотреть на зарисованные мальчишками обои, на битые бутылки по углам, я поднялся на второй этаж. Глянул в окно (заранее знал, в какое, не первый раз).

Кирпичные башенки с флюгерами на крыше соседнего дома, причудливая верхушка тополя, далекая белая колокольня, голубятня над забором, несколько чердачных выступов и край моста над рельсами пригородной линии привычно сложились для меня в рисунок нездешнего города. Безоблачная, чуть дымчатая синева за крышами и башнями напоминала туманное море, когда оно в отдалении встает вертикально, как стена… Я закрыл глаза.

Может показаться, что я занимался игрой, не свойственной солидному человеку. Но, во-первых, множество взрослых людей живет, веря в приметы и соблюдая спасительные ритуалы, только никому не признается в этом. А во-вторых, без такой «игры» я за последние годы не написал бы ни единой стоящей строчки… И кроме того, именно взрослый опыт постепенно убедил меня, что граница между игрой и настоящими делами, между сном и хитрой реальностью кристаллических граней часто не прочнее мыльной пленки. Иначе какой был смысл думать о Тетради?

Итак, я закрыл глаза и среди запахов заброшенного жилья и плесени, сухого мусора и свежей травы на пустыре различил и вдохнул запах нагретых солнцем южных камней — тех, из которых был сложен дом… И — оказался в храме.

На самом деле этот разрушенный храм стоял на краю раскопок древнего черноморского города, и я был в нем всего один раз, давно и случайно. Однако теплого запаха камней было сейчас достаточно, чтобы вспомнить пористые глыбы песочного цвета, плавные закругления арок, выпуклые византийские кресты на фронтонах, пробитый лучами сумрак, тусклую смальту осыпающихся мозаик и желтоватый мрамор колоннады. Не открывая глаз и оставаясь на месте, я в то же время быстро шагал теперь к лестнице. И смотрел по сторонам.