Александр Житинский - Старичок с Большой Пушкарской

– Мама, смотри! – Санька дернула маму за рукав.

Мама повернула голову, увидела, и губы ее плотно сомкнулись. Мама ничего не сказала. А папа позвонил на следующее утро. К счастью, мамы дома не было.

– Здравствуй, моя хорошая, – сказал папин голос. – Я в Ленинграде наконец.

– Я знаю. Вчера видела афишу, – чужим голосом сказала Санька.

– Правда? – обрадовался папа. – Я хочу тебя видеть, очень соскучился.

– Приходи к нам!

– Видишь ли… – замялся папа. – Давай лучше где-нибудь…

– Что вы с мамой, как дети! Ей-богу! – рассердилась Санька.

– Саша, вот вырастешь… – начал папа, но Санька его перебила:

– Я уже выросла.

Они назначили встречу на Каменном острове, на трамвайной остановке. Санька написала маме записку, что скоро придет, и уже открывала дверь, как вдруг позвонил Захар. Он сообщил трагическом голосом то, что ему удалось узнать: Альшоль заболел, лежит в тюремной больнице.

– Через три дня его отправят в Воронеж, – закончил Захар.

– А вот фиг им! – воскликнула Санька.

– Как же ты…

– Увидишь! – крикнула она, не зная еще, каким способом освободит Альшоля, но всем сердцем чувствуя, что по-иному быть не может.

Санька вышла из трамвая на Каменном острове и сразу увидела папу.

Он был в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, в руках держал букетик цветов. Санька не видела папу три года – он поседел и немного располнел, точнее – он как-то оплыл, будто огарок свечи.

Папа засеменил к ней, пытаясь улыбаться, но улыбка выходила странная, похожая на плач. Санька быстрее, чтобы не видеть этого, ткнулась в папино плечо, а он обнял ее и целовал в голову, приговаривая:

– Вот ты какая стала! Совсем взрослая… Господи, как я рад…

Затем папа отступил на шаг и церемонно вручил Саньке букетик. Она смутилась, не зная, куда его деть.

– Ну что ты молчишь… Скажи что-нибудь! Ты меня не узнала?

– Узнала, – выдавила из себя Санька.

– Вот и прекрасно! Пойдем! – бодро воскликнул папа, и они отправились в глубь Каменного острова, по аллеям.

Папа говорил и говорил, смешно размахивая руками – настоящий клоун! – а Санька слушала его и удивлялась. Живой папа! Можно потрогать. Где же он был так долго?

– Что с тобой? – вдруг спросил папа, останавливаясь.

– А что? – спросила Санька.

– У тебя что-то не в порядке… Я же вижу.

– Все у меня в порядке, – нехотя ответила Санька.

– Что случилось? У тебя взгляд отсутствующий…

– Долго рассказывать, – сказала она.

– Ничего, время у нас есть, – папа потянул ее на скамейку, провел вдруг пустой ладонью по воздуху, и в его руке оказалась конфета. – Фокус-покус! – сказал папа.

Санька улыбнулась и развернула конфету.

Она не знала, с чего начать. Да и стоит ли рассказывать? Вдруг он тоже испугается, не так поймет…

– В общем, пропал один человек, – сказала Санька, и голос ее дрогнул.

Папа взглянул на нее внимательно и вдруг обнял, прижимая к себе.

– Девочка моя, ты влюбилась… Боже мой! Какое счастье!.. Вас разлучили? – строго спросил он.

– Угу, – кивнула она, жуя конфету.

– Так! Чем я могу помочь?

– Ничем.

– Так не бывает. Рассказывай!

И Санька принялась рассказывать. Сначала нехотя, со скрипом, не сразу подбирая слова, но потом разволновалась, стала размахивать руками, пока не дошла до последних событий: явки Альшоля в милицию и приговора суда.

– Сейчас он в тюрьме. В больнице. Через три дня его увезут в дом престарелых.

Папа вытащил сигарету, закурил.

– Ты мне не веришь? – спросила Санька.

– Как же я могу не верить? Глупая… Я думаю, как его оттуда извлечь, твоего Альшоля.

– Я уже думала… Вооруженное нападение на тюрьму отпадает. Оружия нет, да и некому. Подкоп – долго, а то бы я копала… Выкупить нельзя… Я хотела организовать побег со стройки, но там он уже не бывает…

– Так-так-так… – размышлял папа, пуская дым. – А трётль?

– Что трётль?

– К трётлю ты обращалась?

– Скрытники обращались. Но он же в обратном мире, папа! Как ты не понимаешь!

– Ничего это не значит. Ведь Альшоль научил скрытников проникать в прямой мир! Ты же сама говорила – этот, на митинге…

– Так то Альшоль… – вздохнула Санька.

– Где он, трётль? – спросил папа, поднимаясь со скамейки.

– Здесь недалеко.

Пока шли к Карповке, папа инструктировал Саньку:

– Просить должна ты. Только у тебя есть шанс. Не может быть, чтобы он не услышал!

Они пришли к монастырю, который возвышался над Карповкой массивной неподвижной громадой. В скверике, где они остановились, было полно мам и бабушек, гуляющих с детьми.

– Саша, давай, – шепнул папа.

– Трётль, ты меня слышишь? – пискнула Санька.

– Громче! – потребовал папа.

Санька оглянулась на мам и бабушек – крыша бы у них не поехала! Потом – была не была! – сложила ладони рупором, приставила ко рту и закричала что есть силы:

– Дорогой трётль! Это я, Санька! У меня пропал Альшоль! Я не могу без него жить! Помоги освободить его! Пожалуйста! Я тебя очень прошу!

– Мы тебя очень просим, трётль! – закричал папа. – Что тебе стоит?!

Мам и бабушек вместе с детьми будто ветром из сквера выдуло. Только монастырь не шевельнулся, не отозвался. Санька бессильно опустила руки.

– Я же люблю его, трётль… – прошептала она.

И тут они с папой почувствовали, как дрожит под ногами земля от могучего топота.

Они оглянулись. Со стороны Песочной набережной, прямо по трамвайным путям, приближалось к ним что-то огромное, мохнатое и решительное. Оно шло на двух ногах, громко сопя и подныривая под тросы растяжек трамвайных проводов. От него шарахались в стороны прохожие и автомобили.

– Трётль… – прошептала Санька.

Действительно это был трётль – не такой огромный, как монастырь, но вполне внушительный. Он подошел к скверику и изрек сверху басом:

– Кто меня звал?

– Мы, – сказала Санька. – Нужно освободить Альшоля.

– Это я знаю, отец дал поручение, – трётль указал на монастырь. – Дорогу покажете?

Он усадил Саньку с папой себе на плечо и зашагал вдоль Карповки к Кировскому проспекту. Папа и Санька подсказывали ему на ухо дорогу.

Переполох, конечно, возник изрядный. Милиционеры свистели, краснея от натуги, автомобили сигналили… Мальчишки бежали за трётлем. А тот шел себе крупными шагами, и мостовая под ним гудела.

Дальше начался штурм тюрьмы, завершившийся полной победой трётля.

Когда Санька увидела Альшоля в тюремном окне, она не сразу его и узнала – постриженный наголо, с клочком бороды, похудевший, с жалким беспомощным взглядом… У Саньки слезы навернулись на глаза. Она даже выстрелы не слышала.

…По Литейному проспекту, обрывая широкой грудью трамвайные и троллейбусные провода, мчался прыжками могучий трётль, похожий на гигантскую обезьяну с зелеными глазами. За ним бежали милиционеры, все более отставая. Из улицы Салтыкова-Щедрина вынырнула пожарная машина и устремилась вдогонку. К ней присоединилась милицейская машина с мигалками.