Константин Курбатов - Пророк из 8-го «б», или Вчера ошибок не будет

И вдруг Неля Малышева, застенчивая девочка с тоненькой шеей, выжимая над ведром тряпку, ни с того ни с сего тихо сказала:

— Ты бы хоть ушел отсюда, Бугров.

— Это зачем же? — с усмешкой поинтересовался он, продолжая раскачивать ногой. — Я тебе мешаю мыть пол?

— Стыдно ведь, — опустив глаза, проговорила Неля.

— Если ты меня так стыдишься, — посоветовал Глеб, — то миль-пардон. Сворачивайся и шагай домой.

Неля беспомощно помяла над ведром с грязной водой тряпку и закусила губу.

— Тебе должно быть стыдно, — прошептала она, делая ударение на «тебе». — Разве ты не понимаешь? Ребята трудятся, а ты расселся.

Все, кто был в классе, замерли и повернулись к Неле с Глебом, ожидая, чем кончится их разговор.

— Стыдно должно быть тому, — раздельно и с чуть заметным презрением выговорил Глеб, — кто принуждает учеников возиться в грязи. Я, к твоему сведению, хожу в школу не для того, чтобы стать уборщиком.

И тогда, подняв на Глеба округлившиеся глаза, в которых блестели слезы, Неля выдавила:

— Ты… ты, Бугров, просто… тунеядец и белоручка.

— Да? — удивился Глеб, спрыгивая с парты. — Ты так думаешь или тебе так кажется?

Он неторопливо подошел к ведру, подтянул рукав, чтобы не запачкать манжет нейлоновой рубашки, и окунул руку в грязную воду. Никто не понял, что Глеб собирается делать.

— Так белоручка, говоришь? — сказал Глеб, поднимая мокрую ладонь. — Миль-пардон.

Раздался щелчок.

Грязная Глебова пятерня отпечаталась на красной Нелиной щеке. Глеб достал платок, вытер руку, швырнул платок на пол и, захватив портфель, гордо вышел из класса. Никто и опомниться не успел.

На классное собрание Софья Владимировна вызвала не мать Глеба, а отца. Но отец прислал с Глебом записку, что он, к сожалению, чрезвычайно занят и не может посетить школу.

Тогда Софья Владимировна сама пошла к Бугровым домой.

В тот вечер мы с Глебом записывали на японский магнитофон джазовую музыку. Поймали какую-то станцию и записывали. Глебов отец в теплом капроновом халате сидел в кресле под торшером и листал свежие журналы. Сияющий апельсиновый халат переливался на нем аккуратно простеганными ромбами.

— Учителка тут со школы пришла, — заглянув в столовую, сказала грубым мужским голосом седая домработница Мария.

— Учительница? — откликнулся Глебов отец. — Что ж, пускай заходит.

Он долистал журнал, отложил его и растер под халатом грудь. Не посмотрев в нашу с Глебом сторону, приказал тоном, не допускающим возражений:

— Выключите там покамест свою шарманку.

Поднявшись навстречу Софье Владимировне, Глебов отец величественно кивнул ей и попросил извинить, что принимает гостью в столь домашнем виде. Сесть он Софье Владимировне не предложил. Они так и простояли весь разговор: он — у торшера, она — у края огромного обеденного стола. Молча выслушав учительницу, Глебов отец сказал, что абсолютно согласен с ней, что поступок действительно безобразен и что он уже наказал сына: обещал купить ему к лету велосипед с моторчиком, а теперь не купит.

— Но в то же время, простите меня, я запамятовал ваше имя и отчество, — сказал Глебов отец, — каждый человек должен уметь отстоять свое достоинство. Не мне вас, думаю, учить этому. Глеб, разумеется, поступил не лучшим образом. Он мог найти другой, более благородный способ выражения своего несогласия с оскорбительными словами соученицы. Но молодо-зелено, дорогая. Что поделаешь? Подрастет — поумнеет. Я в его возрасте и не такое выкомаривал.

Софья Владимировна ушла не попрощавшись. Она ушла, точно провинившаяся ученица из кабинета директора. И все потому, что Софья Владимировна тоже не умела поставить себя. Вернее, не то что не умела. Просто Глебов отец стоял выше всех. Так же, как и Глеб в нашем 8-м «б» классе.

— Ну, решил задачку? — спросил у меня Боря, докурив папиросу и не зная, куда ее деть.

— Не получается она, — пробурчал я. — Чего я сделаю? «От листа жести, имеющего форму», — передразнил я автора учебника П. А. Ларичева. — Понапридумают черт-те чего, а ты за них голову ломай. Не могу же я целый день над одной задачкой сидеть.

С отвращением оттолкнув тетрадку, я захлопнул задачник.

— Вот-вот, — сказал Боря, снова открывая задачник. — Задачка не получается, кто виноват? Разумеется, автор задачника или тот же архитектор. Так?

— Ладно тебе, — надулся я. — Вместо того чтобы помочь… Я так тебе по-настоящему помог, а ты сразу с ехидствами.

— Да как же я тебе помогу, если ты чертиков в книге рисуешь, а не над задачкой думаешь? — сказал он.

— Это не чертик, — буркнул я. — Кот.

— Ну, котов. Давай-ка вместе попробуем разобраться. Значит, так:«От листа жести…»

В это время в коридоре зазвонил телефон, и я дернулся от стола.

— Сиди, — нажал мне на плечо Боря.

— Так телефон же.

— Сиди, без тебя подойдут. Нас с тобой дома нету. Или ты еще раз собираешься остаться в восьмом классе на второй год? Смею заверить, больше тебя не оставят.

Но я все равно выскочил из комнаты и побежал к телефону. И не зря. Звонил Глеб.

— Старик, — сообщил он, — я тут у твоего Вени Сипатого такую пленочку достал, подохнешь. Давай ко мне. Переписывать будем.

Мой новый друг не любил долго ждать. А я уважал своего нового друга и никогда не заставлял его ждать долго.

На лесах гулял студеный ветер, сводил у меня пальцы в заскорузлых от извести брезентовых рукавицах. Я шлепал серой кашицей раствора в разводья отбитой штукатурки и размазывал густую массу лопаточкой-обрезовкой, похожей на червонное сердце с игральных карт. Под ногами шатко ходили сколоченные в щиты, заляпанные известью и краской доски настила. Рядом орудовала полутерком, кругами затирая сырую штукатурку, разбитная девчонка Люся Поперечная.

— Ах, зачем любила я, — в такт с кружащейся в вальсе рукой мурлыкала себе под нос Люся, — зачем стала целовать? Хоть режь меня, хоть ешь меня, уйду к нему опять.

Голова у Люси по-старушечьи, от бровей до подбородка, была обмотана теплым платком. Рябые и жесткие от пятен краски ватник и стеганые штаны делали ее похожей на водолаза. Штаны и ватник были велики Люсе.

Внизу по улице лился праздный поток людей и машин. Людям и машинам не было никакого дела до того, кто там мерзнет на лесах и что он там делает. Люди гуляли, заходили в кафе, торопились в кино, а я, как проклятый, с раннего утра шлепал и шлепал на старинный кирпич вязкую штукатурку.

Какой это дурак сказал, что штукатурам лафа? И крепенько тем самым подкузьмил меня. Это тот дурак сказал, когда мама притащила меня за руку в профессионально-техническое училище.