Олег Коряков - Формула счастья

Приходил Володя. Смутный и вялый, даже Саша не мог его расшевелить. Ссора с Даниилом у них кончилась, Володя особенно изменил своё отношение к Дане после случая в пещерке.

Обсуждали, что делать с «Искателем»: в этом месяце ещё не было ни одного заседания, и виноват тут, разумеется, не один Даня со своей ногой. Пока ничего не придумали, кроме как собраться в последний раз и «самораспуститься» на каникулы, до осени.

А осенью Дани уже не будет…

Даня всерьез и страстно увлечен своим океаном. Он рассказывает о нем даже с азартом. Но это не азарт мальчишки, который мечтает о «морских подвигах». У Дани мечта другая — использовать богатства океана. Он говорит, что это дело недалекого будущего.

Вообще-то, действительно, — величайшая сокровищница окружает нашу сушу. На дне — невиданные залежи полезных ископаемых: руды, железа, алюминия, марганца, меди. Масса золота в воде. А растения! Одна, теперь знаменитая, хлорелла чего стоит! Даня говорит, что с подводных «полей» можно собирать кормов в двадцать раз больше, чем с обычных покосов.

Он все придумывает названия для своей будущей специальности — моредел, мореном (от «агроном»), акваном. Пока не получается. Но разве это важно? Придет время — само собой придумается и название. Даня упорный; он станет, наверное, ученым.

— Привет, товарищ профессор!

— Привет, писательница!

— Как поживают ваши хлореллы-мореллы?

— Отлично! А как ваши рассказики?

— Не печатают. Может, возьмете меня в секретари?

— Мне секретари не нужны. Их у меня заменяют киберы.

— Зазнались, товарищ профессор?

— До свиданья. Приемный час кончился.

Шутки шутками, а через неделю они уезжают…

Холодно и мозгло. Сегодня ночью выпал снег и целый день все сыпал, сыпал на уже пышную, почти летнюю зелень…

Даня, зачем ты уезжаешь?!

Я его поцеловала. Сама.

Я просто не могу без него. Целыми днями торчу у них, а приду домой — и готова сейчас же бежать обратно.

Я не знала, что жить так хорошо! Когда рядом Данчик…

Наверное, я сумасшедшая. Ну и пусть. Пусть всю жизнь буду такой сумасшедшей.

Теперь для меня существует на свете только один человек — Даня Седых. Всё мне нравится в нем, всё мило. Просто диким кажется, что когда-то я могла смотреть на него равнодушно и даже посмеиваться. Мне нравится его манера говорить рассудительно и горячо, нравятся его походка и темно-серые упрямые глаза, его лицо — весь он! И когда он молчит… Пусть хоть всегда молчит — только знать, что он рядом и хоть иногда заглядывать в его глаза…

Сейчас идем с мамой к Седых. Папа с Павлом Иннокентьевичем ушли в больницу к дяде Вене, а я прибежала за мамой. Она достряпывает на кухне свои подорожники, надо помочь ей унести.

Там сейчас без меня к Дане должны прийти ребята — попрощаться.

Как она долго возится!..

Вот так, дорогая Инга Владимировна. Все рухнуло. Глупо и обидно. Я даже на вокзал не пошла — уехала в парк культуры и отдыха и весь день проревела там в леске.

До чего же тоскливо на душе! Хоть вешайся…

Опять падает снег.

Очень паршиво на душе. Вообще-то наплевать бы, но, видно, такая уж у меня натура — все переживаю. Но как пережить такое?

Все полетело кувырком как-то сразу, неожиданно. Я сейчас даже и не помню первых фраз, а потом — всё в тумане. До конца я так и не досидела — убежала. Должно быть, приходил Саша; звонил, звонил — я не открыла. Папа с мамой вернулись — я лежала под одеялом, прикинулась, будто сплю. А меня всю трясло…

У Даниила, когда мы пришли с мамой, были ребята — и Саша, и Володя, и Светка, и даже Людмила. Даниил был какой-то взвинченный, нервный. Людмила такая же. Я тогда не обратила особого внимания: все объяснила отъездом. Да и не очень приглядывалась.

Потом, когда мы были во дворе, Людмила отозвала Даниила, и они о чем-то говорили. Он вернулся — я спросила:

— Любезничал с Милой-Людмилой?

Он ответил хмуро, даже грубовато. А я снова:

— Договаривались о переписке? Грустно расставаться?

И вдруг он на меня заорал. Какие-то обидные, злые слова. Чуть ли не сводней обозвал. Я стояла столбом, как вкопанная. И только, помнится, повторяла: «Дурак, дурак, дурак…» Ребята притихли. Они сидели в сторонке у беседки, не все слышали и не все понимали, только удивлялись, наверное…

Я хотела убежать сразу, но ещё выдержала, пожалуй, целый час. Даниил подошел ко мне извиниться; я сказала, что не желаю с ним разговаривать. Когда он попытался заговорить во второй раз, я убежала.

И пусть! Что стоят его слова?!

…Вот сейчас, ночью (уже все спят; меня словно подбросило в постели), кольнуло: ведь с «Милой-Людмилой» — это же звучит, как с «милой Людмилой»! Может быть, именно тут кроется что-то? Обидела я его этим?.. Все равно ничего не понимаю.

Эх, Даня, Даня!..

Вот если бы вдруг сейчас он появился в комнате. Лохматый, застенчивый, чуть сердитый… Милый Данька, я ж тебя люблю!..

Сегодня я спросила у Саши, как, мол, там устроились Седых. Ведь должен же ему Даниил написать. Он как ни в чем не бывало:

— А что? Устроились.

— Тебе Даниил пишет?

— Прислал открытку и письмо.

Дальше я спрашивать не стала. Ведь если бы передавал привет, хотя бы просто упоминал меня, Саша бы сам сказал.

Что ж, и не надо!..

Цапкина теперь восседает на первой парте одна. Пересела от меня. Лучше, говорит, доску видно. Слепенькая стала, бедная!

Саша спросил:

— Ты где была в тот вечер?

— В какой? — притворилась я.

— Не строй дурочку. В тот, когда со своим глупейшим фасоном убежала от Седых.

— Попридержи язык. Нигде я не была. Дома сидела.

— Не ври. Я полчаса звонил у двери.

— Не знаю. — Я пожала плечами. — А что? Ты приходил?

— Говорю, полчаса звонил.

— Зачем?

— Деревяшка! — Он со злостью отвернулся и отошел.

Ох, знал бы ты, Саша, что у этой «деревяшки» на сердце… Но все же зря я так. Может быть, он что-нибудь сказал бы о Данииле.

Отметки в этом году у меня будут, должно быть, неважные. В следующем придется наверстывать.

Что делается с погодой! Позавчера был снег, сегодня жара. Душно и противно. Ничего не хочется.

Володя всё-таки славный парень. Сегодня шли вместе из школы; он молчал, потом говорит:

— Переживаешь?

Как-то очень хорошо сказал, не навязчиво — участливо.

— Подумаешь! — сказала я. — Что мне переживать?

Молодец, не стал навязываться с разговором…

Назавтра вызывают зачем-то в райком: звонила в школу Оля, бывшая пионервожатая из нашей старой школы.

Папа все заглядывает в почтовый ящик и посматривает на меня. Вчера спрашивает: