Юлия Иванова - Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)

Однажды приснился мне удивительный сон, — а может, и не сон вовсевсё, как тогда. И наша палатка, и спящая «великолепная семёрка» со всего Союза, премированная путёвками «за высокие достижения в области детского творчества». И снежные горные вершины вокруг, и таинственно синеющее внизу море в огнях белого курортного города и прогулочных катеров. И дорожка восходящей луны. И несколько замечательных дней в запасе — у этого моря на турбазе. И замечательная жизнь впереди.

Я понимал, что это невозможно, что это всего лишь сон, а в горах этих давно идёт война. Но тут загорелая Петрова в утёсовской шляпе с бахромой и похожая на солнечное затмение вдруг толкнула меня в бок:

— Слышишь?

Я ничего не слышал. Вокруг спали ребята. Мой друг Янис из Даугавпилса, Олесь и Кристина, Василь с Карпат и Тимур из Душанбе. Керим из Казахстана, мечтающий построить город-сад в Заполярье и увезти туда свою красавицу Малику, которая учила нас, что в горах надо держаться до последнего. И отвечать друг за друга, и за природу вокруг, даже за змей и скорпионов, потому что горы — их дом, хоть они и змеи. А мы у них в гостях.

Тимур чуть похрапывал, снаружи трещали цикады.

— Слышишь? — повторила Петрова. Лицо её проплыло надо мной, похожее то ли на подсолнух, то ли на солнечное затмение, — Слышишь, как они тикают? Не забудь, скоро полночь. — и коснулась меня невесомо-ласковой рукой.

Я, конечно же, сразу спросил, кто ей подсыпал яд в мороженое, и сказал, что если это Сидоров, то я его замочу. Но прежде убью будущего сепаратиста и реваншиста Яниса и террористку Малику, а заодно и Керима, чтоб у них никогда не родилась снайперша Малика младшая. И нащупал в кармане пистолет, с которым теперь никогда не расставался.

Петрова сказала, что мочить никого не надо, потому что тогда придётся в первую очередь мочить тех, кто приказал сбросить бомбу на дом Малики, развязал эти войны, всех предал, обокрал и перессорил, разрушил страну, нарушил клятву и продал Плохишу Тайну. И тех, кто помалкивал и даже приветствовал, когда эти злодейства совершались. А тогда вообще никого в живых не останется, и все мы навсегда провалимся на Кулички, — кто в плен к Вещам или Кривде, кто к матушке Лени, кто к Страху и Тоске Зелёной… Что же касается Сидорова, то его вообще надо пожалеть…

Ничего себе! Я ответил, что пусть его Чьёйтова бабушка жалеет, а Петрова грустно так покачала головой и сказала, что дело вовсе не в Сидорове. Что нашёлся бы другой Сидоров, а причина в Лунных часах, — разве я не слышу, как они тикают? Она сказала, что это я замечательно придумал — отдать все капиталы тому, кто переведёт их стрелки на время Света. Только надо торопиться, потому что приближается полночь. Что лишь время Света бесконечно.

И ещё сказала, что очень меня любит. Так и сказала, будто и не умерла вовсе. Что ей пора назад в сказочное своё измерение и, если я хочу, она может забрать меня с собой, потому что «муж женой спасётся». Туда, где Свет, Истина и свобода, где нет ни дилеров, ни киллеров, и где мы навсегда будем вместе.

С бешено колотящимся сердцем я рванулся было к ней, но тут же понял, что никуда не уйду, потому что не имею права спасать лишь себя. Когда вместо настоящих ребят плодятся на нашей земле воры, жмоты, развратники, наркоманы и киллеры. Пусть я не знаю, как перевести Лунные часы на время Света, но всё равно буду до последнего вздоха ждать того, кто отыщет способ это сделать.

Я хотел сказать ей об этом, но Петрова, умница, всё поняла без слов, заявив, что я всегда был неисправимым дон-Кихотом, и именно за это она меня полюбила. Потом шепнула: «До встречи!», послала воздушный поцелуй. Солнечным отблеском скользнул её лик по брезенту палатки, по спящему Кериму, и упорхнул в южное небо.

А я снова проснулся в заколдованной неведомой стране, так похожей и непохожей на ту, нашу. В престижном доме на двенадцатом этаже, откуда видны кремлёвские часы на Спасской башне. Внизу, как обычно, веселился город — жевал, пил, играл, тусовался, ловил кайф и ночных бабочек, отстреливал конкурентов в тёмных подъездах и похрапывал. В шикарных спальнях и на вокзальных скамейках.

Я подумал, что однажды для каждого гостя, в самый разгар бала, они начнут бить двенадцать, и тогда его карета обернётся тыквой, кони — крысами, а бальный наряд — рубищем. И захлопнутся навсегда ворота дворца, а в стаканчике с мороженым окажется яд. И накаких тебе хрустальных туфелек.

И что никто, ни за какие мои обещанные нули, пока не знает, как их перевести. Пусть не для всех, но хотя бы…

Стрелки часов на Спасской неуклонно ползли к полуночи. Истекали ещё одни сутки лунного времени.

Где же ты, отзовись!..

Если тебе не нужны нули — вот моя жизнь. Только сделай это, не медли.

Ведь сейчас позже, чем кажется.

1970, 2001 г