Олег Верещагин - Прямо до самого утра или Секрет неприметного тупичка

— Возьмёшь меня с собой?

Максим подкидывал скрамасакс и ловил за рукоятку. Подкидывал и ловил снова, и опять — подкидывал и ловил… Стоял небрежно, уверенно, но в глазах была просящая робость и страх отказа.

Олег оторвался от рассматривания начерченной Степаном карты. И сам понял, что взгляд, которым он смерил Максима, получился не слишком-то приятным — высокомерным таким… Максим вспыхнул и вздёрнул подбородок. Начал:

— Я…

— Конечно, пошли, — кивнул Олег. — Возьмёшь мою двустволку… Саш! — он повысил голос, обращаясь к девчонкам, которые собирали вещи в дорогу парням. — Макс идёт с нами! Отдай свою пушку Кирке пока!

— Поняла! — Саша махнула рукой и что-то сказала сидящему рядом на корточках Артуру.

— Спасибо… — горячо начал Максим, но Олег отмахнулся без наигрыша:

— Не надо слов… Иди собирайся.

Подошёл Борька — донельзя довольный. Следом за ним важно поспевал Тимка, неся кожаный кошель.

— Я лошадей продал, — деловито сообщил мальчишка, садясь по-турецки и ставя ружьё между колен. Олег отвлёкся и поднял бровь; Тимка подтвердил сказанное яростными кивками — мол, продали-продали, точно! Олег осмотрелся — неподалёку какие-то двое товарищей будённовского вида осматривали четырёх коней, бросая в сторону Борьки опасливые взгляды.

— Не сильно обобрал? — только и смог спросить Олег рыжего нахала. Тот молча взял у Тимки кошелёк и высыпал из него на ладонь два десятка ровных, хорошей чеканки, золотых монет. Олег взял одну и обнаружил, что это червонец Евразийской Советской Республики, выпущенный в 26 году Революции и содержащий 15 грамм золота пробы 0,924. На одной стороне червонца был герб, похожий на старый герб СССР, только с мечом посередине. На другой — профиль Сталина.

Судорожно крякнув, Олег быстро убрал монету и сказал:

— Ну, продал, так продал… — приподнялся, сделал вопросительное лицо в сторону будённовцев. Те немедленно замахали руками: мол, всё в порядке, только эту рыжую холеру к нам больше не подпускайте…

Борька не уходил. Олег посмотрел на него и со всей возможной мягкостью сказал:

— Борь, ну нет. Не возьму я тебя.

— Ладно, я понимаю… — прошептал тот и на миг спрятал глаза, но потом распрямился: — Ну мы пошли.

Олег, хмурясь, глядел ему вслед. Потом просто рассеянно обвёл лагерь взглядом. Нашёл Генку Жукова. Он сидел на небольшом пригорке и смотрел куда-то в сторону, через ковыли. Олег поймал себя на мысли, что по-прежнему не испытывает к этому мальчишке ничего, кроме равнодушия. Говорят, что легко осуждать тех, кто не смог стать героем, когда сам ничего тяжкого не испытал. А если испытал? Испытал, вынес, прошёл? Не осуждать всё равно?.. А он и не осуждает.

Ему просто наплевать, есть такой Генка, или нет.

Потому что о себе он теперь знает точно: не унижался бы, не побежал бы.

Он отогнал эти мысли и снова посмотрел на карту.

Степан явно умел чертить. Карта была сориентирована вокруг надписи:

Сантокад

Судя по всему, так назывались одновременно узкая полоска земли между горами и морем (а, нет, написано «Лазурный Океан») и город на этой полоске. Ниже надписи «Сантокад» было подписано в скобках «Ленниадск. имп.» — ага, это Ленниадская Империя. За горами на северо-востоке было написано: «Жепы». Интересное словечко. Жаль, не спросил, что оно означает… так, ладно. Тут же маленькие надписи вокруг заштрихованных кружков: «Станац. Драгиле. Манче. Ровче. Южо.» Кажется, это места дислокации военных отрядов… На северо-западе уже в горах начиналась надпись «Баргайская Федерация». С гор тут и там текли в океан небольшие реки. Вдоль них шли стрелки — к побережью. Ага, это направления атак…

Карта — это хорошо. Правда, не факт, что Олег со своими окажется там же, куда торопятся пионеры Марата. Ну да ладно, ребята хотели помочь и помогли, чем могли.

— Ну, мы готовы! — крикнул Артур, перебрасывая поперёк груди ружьё.

Олег встал, привычным движением затягивая ремень. Потянулся. Сказал:

— Пошли…

...И обнаружил, что стоит на скальном уступе. Дул ветер — снизу, тёплый и сильный. Это было первое, что он понял. А второе…

— Ты что, решил всех взять, что ли? — спросила недоумённо Саша.

Олег обернулся, как ужаленный.

На него смотрели одиннадцать пар глаз.

Дирижаблей было много. Не меньше полусотни, они напоминали каких-то футуристичных летающих слонов, сцепившихся в бою за небесные пастбища. Олег не сразу понял, что дирижабли — двух типов. Одни — белые, яркие, как снег, с алыми гондолами и золотыми оперениями — были длинней и уже. Их ребристые борта украшал большой герб — крылатый волк с оскаленной пастью в фас бросался вперёд, вокруг шла острая надпись, похожая на руны. Других дирижаблей было больше — примерно три на два белых. Пузатые, свинцово-серые, без надписей или эмблем, они вызывали неприязнь самим своим видом.

Дирижабли вели бой. Часть перестреливалась — по бортам гондол тут и там вспыхивали огни, тянулись трассы белого дыма, слышался надрывный треск очередей, временами перекрываемый ударами пушечных выстрелов. Но самым жутким было то, что другие дирижабли, сцепившись пандусами, дрейфовали по ветру — а на пандусах кипели дикие схватки. Вниз то и дело летели фигуры — по одной, попарно, по нескольку штук… Пандусы взрывались, обламывались, как деревянные линейки — и тогда фигурки сыпались градом…

Потом один дирижабль вспыхнул. Сперва пламя нестрашно и прозрачно побежало по верху баллона — и вдруг ярчайшая белёсая вспышка скрыла дирижабль. Соседние шатнулись, разлетелись, крутясь (и снова посыпались фигурки) — а когда бело-желтый клуб растаял, стало видно, как вниз падают груды горящих уже иным — чёрно-алым — огнём лохмотьев…

Олег сделал несколько шагов назад и вошёл в пещеру.

Одиннадцать пар глаз опять уставились на него. Чтобы избежать этих взглядов, Олег опустил глаза и сказал, усаживаясь:

— Бой идёт.

А то это не было ясно по звукам снаружи.

Кстати, именно эти звуки и разбудили их рано утром — всех сразу. Весь прошлый день они шли на юг по горной тропинке, и уже в сумерках наткнулись на эту пещеру, в которой и завалились спать. Недоумевающие. Не испуганные, нет — только недоумевающие. Младшие — особенно Борька — пожалуй, даже довольные. Никто не жаловался, никто не ныл, хотя все, конечно, очень устали.