Эмма Клейтон - Агония

— Нет! — вскрикнула Элли, когда Горман подтолкнул ее к гробу. Для ходячего скелета он оказался на удивление сильным, — Там нечем дышать. Мы задохнемся!

Мэл Горман схватил пистолет и прострелил несколько дырок в крышке гроба.

— Пожалуйста, — усмехнулся он, — вентиляционные отверстия. Ну, полезай.

У Элли дрожали руки, когда она гладила Пака по голове и шептала ласковые слова, успокаивая обезьянку. Это было ужасно. Пак смотрел на нее снизу вверх, его ясные глаза светились безграничным доверием, и Элли чувствовала себя предательницей. Бедняжка Пак! Когда Элли уложила его в гроб и опустила крышку, Пак начал тихонько подвывать от страха. По щекам Элли бежали слезы, когда она сама забиралась в гроб, внутри у нее всколыхнулось новое незнакомое чувство. Такого гнева и такой всепожирающей ненависти Элли не испытывала ни разу в жизни; это чувство росло и ворочалось в душе, наполняя Элли жаром, а нарастающий гул в ушах напоминал отдаленный шум водопада.

Горман стоял между двумя гробами и задумчиво смотрел на лежавшую перед ним Элли. В душе у него тоже возникло новое чувство, или, по крайней мере, он давно не чувствовал ничего подобного. Горман ощущал некое подобие радости. Он снова заполучил Элли — целую и невредимую; а значит, время и деньги, которые он на нее потратил, не пропали даром. И главное, теперь Горман знал, как управлять девчонкой: стоит пригрозить, что он убьет обезьяну и уничтожит дорогих ее сердцу людей, и маленькая упрямица выполнит любой его приказ.

— Скоро все наладится, — почти ласково произнес Горман. — Через несколько недель у тебя появятся новые друзья, на «Снежной королеве» будет не так скучно.

— Вы собираетесь украсть еще сотню-другую детей? — спросила Элли, поглядывая на Гормана снизу вверх. — Неужели тех двоих, которых умерли на вашей «Снежной королеве», вам мало?

Угли ненависти, тлевшие в душе Элли, превратились в пылающее пламя, кровь в висках пульсировала все быстрее и быстрее, гул в ушах превратился в злобное рычание близкого зверя, и этот зверь выпустил когти, готовясь к прыжку.

— Сотня-другая детей меня не устроит, — серьезно сказал Горман. — Мне понадобится больше, намного больше. Когда-нибудь ты поймешь, зачем.

— Надеюсь, что нет, — горько усмехнулась Элли, — Потому что, если я пойму вас, это будет означать, что я стала такой же, как вы.

— Твои сверстники сами захотят прийти ко мне, — уверенно продолжил Горман, — Они будут умолять меня дать им работу.

Элли пристально смотрела на Гормана, всей душой желая ему смерти. Элли казалось, что ее полные ненависти глаза излучают два острых луча, которые пронзают Гормана насквозь. В течение нескольких секунд Горман с невозмутимым видом смотрел на Элли, он даже слегка улыбался, довольный собой. Элли не думала, что ее взгляд может причинить Горману вред, она даже не догадывалась, что способна на такое, поэтому, когда Горман болезненно вздрогнул и отпрянул назад, Элли даже в голову не пришло, что причиной этому был ее испепеляющий взгляд. Горман сдавленно охнул и широко разинул рот, по тощему телу старика пробежала судорога, словно его ударило током, затем из правой ноздри потекла тоненькая струйка крови. Громко клацнув зубами, Горман с трудом сомкнул сведенные судорогой челюсти. Взгляд черных глаз Элли, словно магнит, был прикован к голове Гормана. Теперь она и сама чувствовала это и попыталась отвести глаза, неожиданно поняв, что происходит. Горман тоже понимал это. Он ясно слышал рев зверя, проснувшегося в душе Элли, ощущал клокочущую в ней ярость, которая, словно луч лазера, вспарывала его мозг. Боль была невыносимой, за всю свою долгую жизнь Мэл Горман не испытывал ничего подобного.

— Закройте крышку, — прохрипел он. Горман покачнулся, и, если бы стоявший позади полицейский не подхватил его, старик рухнул бы на палубу. — Быстрее!

Полицейские захлопнули крышку гроба.

Последнее, что видела Элли, — бледное, перекошенное от ужаса лицо Гормана. В течение последующих нескольких недель этот образ преследовал ее днем и ночью.

Городская больница Барфорд-Норда располагалась в сером бетонном здании с облупившимся фасадом, по которому расползлись неровные трещины и пятна сырости, и больше напоминала тюрьму. В отличие от расположенной неподалеку частной клиники, в коридорах больницы не было ни цветов в красивых горшках, ни мягких ковров на полу, из динамиков не лилась тихая успокаивающая музыка, а посетителей не встречали улыбающиеся медсестры в белоснежных хрустящих халатах. Стоящие в приемном покое алюминиевые стулья с исцарапанными пластиковыми сиденьями были привинчены к полу. Отопления в больнице тоже не было. В углу сиротливо притулился кофейный автомат — после долгих хрипов и кашля машина выплевывала в стаканчик бурую жижу, отдаленно напоминавшую кофе. В другом углу спал какой-то пьяный мужчина, время от времени он принимался отчаянно мотать головой, бормоча сквозь сон что-то бессвязное о шашлыке и соусе.

Родители Мики молча сидели у окна, за которым занималось серое дождливое утро. Дожидаясь новостей, оба зябко кутались в пальто. По щекам Аши бежали слезы, она вспоминала, как кричала на сына, это было всего за несколько минут до того, как он начал задыхаться.

Она разозлилась на Мику не столько потому, что он поднял их среди ночи; главной причиной ее раздражения было упрямство сына: мальчик упорно отказывался принять смерть сестры. А теперь он тоже может умереть, и сердитые слова матери будут последними, которые Мика слышал перед смертью. Аша чувствовала себя ужасно виноватой. Она всей душой любила своих детей, и сейчас ее сердце разрывалось от боли. Аша скорее согласилась бы умереть сама, чем жить без них.

Дэвид взял руку жены в свои ладони и крепко сжал холодные пальцы Аши. Он не привык открыто выражать свои чувства перед посторонними и не хотел, чтобы сновавшие мимо врачи и сестры видели его волнение. Со стороны Дэвид казался абсолютно спокойным, как человек, который просто сидит на остановке, дожидаясь автобуса, но внутри у него все разрывалось от горя и боли.

Ожидание длилось бесконечно долго. Наконец, через два часа после их прибытия в больницу к Дэвиду и Аше вышел доктор. Они прошли по тускло освещенному коридору и остановились перед входом в палату Мики. Доктор, маленький человек с бледным худым лицом и серьезными глазами, выглядел усталым; казалось, он торопится поскорее уйти.

— Прежде всего, я рад сообщить вам, что с вашим сыном ничего серьезного, — сказал доктор, поглядывая на свои наручные часы. — Так что можете забрать его домой.

— Как? — не веря своим ушам, воскликнула Аша. — Два часа назад он был при смерти! Он задыхался! А вы говорите — ничего серьезного. Как такое возможно?