Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Снежная Осень

И на закате, который выдался ничуть не хуже вчерашнего, светившего сквозь разбитый стеклянный купол, радингленцы, кто конный, кто пеший, незаметно для себя подтянулись на Австрийскую площадь. А посреди площади очень чинно стоял на суше целехонький Бродячий Мостик и никуда не брел, и радингленцы гуськом переходили его и исчезали в сгущавшемся над площадью тумане. Последним через Мостик перешел Гарамонд, махнув на прощание Лёвушке. Подсвеченный закатным солнцем туман сначала был румяно-розоватым, потом стал сиреневым, потом голубым, и все сгущался, и окрестные дома как будто таяли, а когда совсем стемнело и загорелись фонари, выяснилось, что здания на площади уже только питерские, и улицы от неё отходят прямые, и ни осликов, ни повозок, ни гномов, ни сильфов не видать — все разошлись по домам.

На следующий день снова был понедельник. С утра светило солнце, троллейбус подошел сразу, и Лиза не спеша переодевала босоножки под портретом Пушкина, когда рядом с ней на скамейку плюхнулся Лёвушка.

— А вот скажи мне, Лизавета, — ехидно осведомился он. — Вот у нас вторым уроком инглиш, и вот в класс входит Саблезубая, которая, натурально, ничегошеньки не помнит… Твои действия?

Лиза замерла, нагнувшись к босоножке.

— Н-ну? Чего молчишь? — поинтересовался Лева. — Вот то-то и оно.

Лиза поняла, о чем он говорит. Жизнь изменилась безвозвратно. И ничего с этим не поделаешь.

— А ножик швейцарский Саблезубая-то мне тогда отдала, — с глубоким удовлетворением похвастался Лёвушка. — То есть не мне, конечно, а Филину. Он у неё так, знаешь, вежливо попросил… Представляешь, Лизка, Паулина-то Саблезубую, оказывается, в туалете заперла. Только она в конце концов вылезла. Дверь взломала. Моим ножом!

Замочек на босоножке, наконец, застегнулся.

— Знаешь, Лизка, я думаю, надо к Паулине в гости пойти с тортом, вот что. Здрасьте, скажем, Алина Никитична, а можно котов погладить?.. — неожиданно предложил Лёвушка, но Лиза даже не успела удивиться.

— Э, привет! — гулко заорал, врываясь в вестибюль, Костя Конрад. Он эффектно проехался по беломраморному полу — старшеклассницы разъезжались от него в стороны, женственно взвизгнув, — и ловко, как на коньках, притормозил возле Лизы с Лёвушкой. — Давайте поздравляйте, — приосанясь, потребовал дракончик. — У меня сестренка родилась. Сегодня, в пять утра. Викторией зовут. Три девятьсот! — гордо добавил он. Потом от полноты чувств завопил: — Э-ге-ге-ге-гей! — подбросил рюкзак до самого потолка и умудрился поймать его — без потерь.

— Ух ты! — хором закричали Лиза и Лева.

— Драконша! Здорово. Слушай, пошли после школы к нам, — предложил Лева. — У мамы опять котлеты!

— Драконтесса! — строго поправил Костя. — Котлеты — это круто, — продолжал он. — Только ни фига я не пойду, извини. Мы с папой едем коляску покупать. Мама хочет розовую в цветочек. Поди пойми этих женщин… — И дракончик на минутку затуманился — не иначе, про Марго вспомнил.

Лиза тоже затуманилась, но по другому поводу, и плюхнулась на банкетку.

— Подожди, Левка, я не понимаю! — Она обняла рюкзак. — Если время назад, то как же конкурс? Марго-то здесь! Она с утра Инго уже звонила! Два раза! Сказала, и все остальные тут! И… Это как?

— Это так, что радио надо слушать, — торжествующе ответил Лёвушка. — Я уже успел. Сказали, финал конкурса состоится через три дня, как раз Мариинский театр с гастролей вернется, а эти… гости города пока по городу погуляют.

— При чем тут театр? — не понял Костя.

— Так их главный дирижер будет награды вручать. На всех афишах написано. А Изморина никакого не было, напоминаю. — Лёвушка поднял палец. — А театр в Норвегии застрял, там нелетная погода и метель. По радио сказали, циклон прошел стороной, наводнение отменяется.

— Циклон прошел стороной… — машинально повторила Лиза, глядя в окно на синюю Неву и университет. — Ой!

— Ты чего?

— А… а про меня в новостях не говорили? — трепеща, спросила Лиза. — Ну — про финал конкурса.

— Лизка! — Лёвушка засмеялся. — Мания величия у тебя, что ли? Не говорили, не говорили, выдохни.

— Что, Лизка, не дали звездой побыть? Звездолета не пригнали? — съехидничал дракончик.

— Ну и хорошо, — отмахнулась Лиза. — Ну и распрекрасно. Мне и так нескучно живется.

КОНЕЦ

Маленькие истории, из которых состоят большие, копятся и копятся, как лоскутки в коробке, — лоскутки, из которых когда-нибудь будет сделано огромное и теплое одеяло. Когда коробка наполнится, можно будет сесть и перебрать накопленное — это в серединку, а это по краям, а это, увы, в дело не пойдет… Вот ещё один лоскуток из моей коробочки.

Перелет. Осень, 1958-й

Бармен Богданович уставился на птицу, а птица нахохлилась и круглыми оранжевыми глазами пялилась в пространство. В глазах была паника. Мощные когти скребли по стойке мореного дуба.

— Ну что ж, не в первый раз, — пробормотал Богданович и двинулся к холодильнику, стараясь не делать резких движений — отнюдь не потому что боялся серповидных когтей и крючковатого клюва. Просто на его памяти такие странные гости, в том числе и птицы, появлялись в Амберхавене не раз, и он знал, как их легко напугать — лис, кошек, собак, ястребов, чаек, диких гусей и даже одного мохнатого шотландского пони с разбитыми копытами.

В баре было пусто: раннее утро перебирало солнечными лучами витражи в библиотечных окнах через площадь. Все на занятиях, даже профессура самого высокого ранга, лекции у которой никогда не начинаются раньше десяти, пока не подтянулась на первую чашечку кофе.

Бармен налил в керамическую плошку чистой воды, подумал, согнулся пополам перед холодильником, набросал в другую плошку мелко порезанного сырого мяса, выставил все это перед птицей. Птица отшатнулась.

— В чем-то я тебя понимаю, — хмыкнул Богданович. — Потом вспоминать тошно будет… Подумай, ночной хищник, ты же голодный, ты же небось до крыс и лягушек не опускался, а летел долго… Ну, как знаешь. Если передумаешь, не ешь, пожалуйста, Бригитту и Хильдегарду.

Две толстые жабы в террариуме с момента появления непрошеного гостя пребывали в полуобмороке.

Богданович плавно отвернулся и принялся накручивать диск старинного телефонного аппарата с бронзовой тяжелой трубкой.

— Танидзаки-сан? — спросил бармен. — Доброе утро, простите, что отрываю от дела. У меня тут гости и, кажется, как раз по вашей части. Филин сидит. Нет-нет, не белая сова, именно филин. — Он послушал мелкий дробный голосок в трубке, закивал, усмехнулся. — Спасибо, вашими стараниями уже разбираюсь. Когда? Хорошо, я… мы подождем. Никуда он не денется. Нет-нет, не ест и даже на воду смотреть не хочет, — Богданович оглянулся на неподвижную птицу через худое плечо.