Александр Мирер - Субмарина «Голубой кит»

Катя Гайдученко и Митя Садов бежали домой по пустынному шоссе. Резкие синие тени вытягивались на асфальте под их ногами. Гулко шумели сосны. Далеко позади урчал одинокий автомобиль.

Было темно и страшно. Катя ежилась в легком пальтишке.

Длинные тени легли на шоссе. Бесшумно, выключив двигатель на длинном уклоне, ребят обогнала черная машина. Унеслись вперед красные огоньки. Исчезли. Катя смотрела на пустую длинную дорогу, и сами собой, от усталости и боязни, пришли на память пугающие строчки:

Она живо представила себе, как бесшумными длинными скачками летит по волнам черный корабль. Возникает из тумана и уходит в туман, принося беду всем, кто его увидит… Ей было стыдно трусить и думать всякие глупости. Но здесь, на темном ночном шоссе, ей казалось — нет, она была не на подводной лодке! На корабле-призраке, страшном «Летучем Голландце», который вечно бродит по морям и колдовской силой заманивает честных моряков на свои мертвые палубы. Заманивает и губит…

А впереди уже засветились витрины магазинов и неоновая реклама Дворца культуры. Вот и булочная. В сквере Марианна Ивановна гуляет с собакой. Катя вздохнула и подумала, что завтра все покажется простым и нестрашным. Поскорей бы уж наступило утро!

Телеграмма, посланная Игорем Ергиным, вызвала много беспокойства, и ее прочло множество разных людей. Дежурный по Центральному радиоклубу прочел ее очень внимательно и убедился, что депеша составлена по всем правилам. Был указан условный адрес клуба, известный зарегистрированным любителям. Вместо подписи стояли позывные, и дежурный проверил их по регистрационной книге, где записаны позывные всех радиолюбителей Советского Союза. Правильно — под этими позывными работал любитель-коротковолновик из Дровни, Свердловской области, Ергин Ростислав Евгеньевич, беспартийный, год рождения такой-то.

Двадцать лет — возраст вполне сознательный. Дежурный стал заново вчитываться в текст телеграммы:

«25 апреля 14–15 на такой-то частоте принято открытым текстом Морзе язык английский двоеточие всем всем район океана координатами 40 градусов северной 70 западной опасен для плавания».

Текст был составлен толково. Сообщение было важное — ничего не скажешь. Привлекала внимание лишь одна подробность. Каждый грамотный радист знает, что сигналы бедствия и приравненные к ним сообщения передаются на определенных волнах, специально выделенных международным договором. Эти волны разрешается занимать только сигналами бедствия. Таким сигналом как бы зеленую улицу в эфире устраивают. Почему же неизвестный радист работал не на этих волнах, а в любительском диапазоне?

Но дежурный знал, что обстоятельства бывают самые разнообразные. Радиолюбители довольно часто принимают сигналы бедствия. Любители всегда в эфире. Их много. И профессиональные радисты охотно прибегают к их помощи.

Дежурный посмотрел на часы — девятый час. Начальство давно разошлось по домам, а случай неожиданный… Когда получаешь просьбу о медицинской помощи — дело другое. Есть Министерство здравоохранения, есть Институт скорой помощи — звони хоть утром, хоть в полночь, медицина всегда наготове! А тут неизвестно, кому передать сообщение.

Поразмыслив, он соединился с Министерством торгового флота. Там знают, где находится каждый корабль торгового флота, где бы он ни плавал, как бы далеко ни забрался от родных берегов. Там сообразят, о какой опасности идет речь.

Дежурный оператор Министерства торгового флота записал телефонограмму на бланк и отнес ее старшему диспетчеру со словами:

— Вот, Николай Михайлович, опять радиолюбители чудят. Полюбуйтесь! — и отошел к своему столу.

Старший диспетчер Сполуденный, отставной капитан дальнего плавания, выключил микрофон и взял голубой бланк телефонограммы, отставив его на вытянутой руке — носить очки капитан не соглашался.

Прочитав сообщение Центрального радиоклуба, он долго вертел бланк в татуированной ручище и фыркал. Что-то почудилось ему неясное и неприятное в самой возможности такого сообщения. Неизвестно кто, непонятно каким путем сообщает неизвестно о какой опасности, а гигантские корабли должны сворачивать со своих маршрутов. Стальные, тысячетонные громадины, такие могучие и такие хрупкие — старик знал лучше любого другого, какими хрупкими бывают океанские суда. Он стоял на мостиках многих судов и видел в зеленой волне пузыристые следы торпед, и это он терял винты во льдах, это его пускали ко дну черные бомбы с «юнкерсов». А потом он последним скатывался по накренившейся палубе в последнюю шлюпку, или прямо в ледяное море, или, налегая грудью на рукоятки машинного телеграфа, выбрасывался на берег…

Так и говорили: «Слышал? Сполуденного торпедировал немец», или «Сполуденный в сорочке родился, на остатках плавучести выбросился у Новороссийска».

Капитан поправил усы и выбрался из-за диспетчерского пульта, все еще надеясь, что неприятность минует. Юнец мог ошибиться. Его просто могли «взять на пушку».

Он подошел к оперативной карте, раздернул занавес и установил указку на пересечении сороковой параллели с семидесятым меридианом. Надежда на благополучный конец исчезла.

К северу от конца указки проходила линия главного хода, то есть морского пути из Европы в Соединенные Штаты. Хотя советских кораблей здесь не было и в ближайшие двое суток не предвиделось, успокаиваться было нельзя. Морская этика предписывала капитану дальнейшие действия…

— О всех дальнейших сообщениях из Центрального Радиоклуба срочно докладывайте мне, — распорядился капитан.

Дежурный оператор вместо обычного: «Хорошо, Николай Михайлович» — подтянулся и четко ответил по-уставному: «Есть!»

Связь с Министерством иностранных дел капитан оставил до утра.

Он решил даже задержаться после смены, чтобы доложить заместителю министра о происшествии…

Над Москвой пылало, как фейерверк, ослепительное апрельское утро. Исчезли с улиц медлительные машины-поливальщики. Далеко на шоссе грохотали танки, возвращавшиеся с репетиции первомайского парада. Ровно в девять часов старший диспетчер вошел в кабинет заместителя министра и зажмурился — солнце било в глаза через большое окно.