Вячеслав Запольских - Пожарная команда номер раз

И он покосился на каменные лица египетских изваяний. А сфинксы, как показалось некоторым, и мэру в том числе, в свою очередь тоже взглянули на градоначальника. Причем неодобрительно и даже как-то хищно. Обстановка сделалась окончательно нервной, когда гнетущую тишину внезапно пронзили визг и клекот. Многие решили, что это сфинксы подают свой грозный голос. На самом деле верещал бултыхавшийся в ближайшей канавке пингвин Беллинсгаузен, который заскучал без всеобщего внимания и решил напомнить о себе.

Чтобы полярная водоплавающая птица угомонилась, нужно было предложить ей закусить. Но срочное закидывание удочек в Виронгову канавку не гарантировало немедленного улова, поэтому несколько человек побежали в «Занзибар», чтобы купить мороженой мойвы, а остальные принялись ласково уговаривать Беллинсгаузена потерпеть минутку-другую. Под шумок мэр выбрался из толпы москвичей, и его исчезновения никто не заметил.

Пингвина накормили, почесали под клювиком, а когда он успокоился, и установилась тишина, горожане разработали план действий по спасению сфинксов от подозрительно повышенного интереса, проявленного мэром. Решили связаться с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским и, не открывая сути дела, выяснить, действительно ли все без исключения ценные исторические находки в обязательном порядке увозят из провинции в музеи столицы или Петербурга.

Звонить в Эрмитаж поручили семикласснику Геннадию, потому что тот был полиглотом, то есть посвящал свой досуг изучению иностранных языков. Михаил Пиотровский, как известно, по образованию востоковед, и при звуках арабской речи должен был проникнуться симпатией к собеседнику.

Прихватив русско-арабский разговорник, Геннадий направился в кабинет Марка Анатольевича, где имелся телефонный аппарат спутниковой связи.

Надо отметить, что у семиклассника только-только начал ломаться голос. Это такое возрастное изменение в устройстве горла, когда подросток половину фразы гудит оперным басом, а вторую половину может неожиданно прочирикать тоненько и пискляво. Со справочной телефонной службой Геннадий разговаривал по-русски и басом. Узнав номер телефона директора Эрмитажа, он на всякий случай прокашлялся, и, напевая для тренировки: «О скалы грозные дробятся с ревом волны!», стал подрагивающим пальцем нажимать на кнопочки.

— Пиотровский слушает! — раздалось в трубке.

— Михал Борисыч, из Москвы вас беспокоят! — Геннадию удалось начать разговор рокочущим тоном варяжского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко». Но тут голос его сорвался, и семиклассник пропищал тенорком, каким в опере выпевают: «Не счесть алмазов в каменных пещерах!»:

— Геннадий из седьмого «вэ» звонит вам!

Эрмитажный директор хорошо расслышал басовитую часть телефонного разговора, а последующее чириканье и дребезжанье, очевидно, принял за помехи в телефонной связи.

— Да-да, говорите, — судя по всему, он прикрыл трубку ладонью, чтобы шикнуть на кого-то из коллег: «Тихо, Москва на связи!».

Тут Геннадий сумел совладать со своим ломающимся голосом, быстро пролистнул на всякий случай разговорник, и на языке арабского гостя, но с былинной варяжской солидностью поинтересовался у Пиотровского:

— Звоню по поручению местных самодеятельных археологов. Хотели бы получить научную консультацию: как полагается поступать с кладами, имеющими большую культурно-историческую ценность?

Директор-востоковед некоторое время молчал и, по всей вероятности, растерянно теребил свое знаменитое кашне. Ведь по телевизору Пиотровского всегда показывают с элегантным кашне, разложенным по воротнику и плечам черного смокинга. Наверно, даже во время экспедиций в глубину аравийских пустынь Михаил Борисович своего кашне не снимал. Наконец, он решился уточнить по-арабски:

— Так это не из Кремля звонят? — и, спохватившись, перешел на русский. — Тогда, должно быть, из Каира?

— Из райцентра Москва, который на берегу Нила. То есть Невы, — тоже по-русски ответил Геннадий. И, не выдержав, проговорился. — Мы тут сфинксов древнеегипетских нашли. Говорящих! Канаву рыли, а там ящики. Не хочется никому отдавать. Вот бы их у себя оставить, для городской красоты. А?

Высказывание получилось длинным и путаным, и Геннадия, конечно же, выдал ломающийся голос. Однако член-корреспондент Академии Наук не стал кричать: «Мальчик, прекрати баловаться!» и грозить милицией. Вместо этого он изумленно спросил:

— Усеркаф Птах амлау?

Оказалось, Пиотровский хорошо знал историю двух сфинксов, принадлежавших в восемнадцатом веке вельможе-египтологу. Правда, в науке считалось, что изваяния эти безвозвратно утеряны во время пугачевского бунта. А они нашлись. Директор Эрмитажа явно обрадовался. Но, как показалось Геннадию, еще и немного испугался.

— Надо бы, конечно, к вам приехать… — в трубке слышалось шуршание шелка, Пиотровский нервно теребил свое элегантное кашне. — Кстати, охрану вокруг сфинксов выставили? Хорошо бы с тяжелым вооружением.

— У нас охотников не имеется, только рыболовы, — объяснил Геннадий. — Хотя пару берданок отыскать можно. С бекасиной дробью.

Берданки Пиотровского не успокоили.

— Конечно, не всегда нужно доверять древним сказкам, — замялся эрмитажный директор. — Но репутация у ваших сфинксов такая… Этакая неоднозначная… В общем, следует соблюдать максимальную осторожность.

И он поинтересовался, не расквартирована ли поблизости от райцентра Москва какая-нибудь артиллерийская часть.

В кабинете мэра тоже имелся спутниковый телефон.

— Алло! Это Лондон? — кричал мэр в трубку. — Срочно соедините меня с аукционом «Сотби»!

— We don`t understand you, — отвечал Лондон.

— «Сотби»!!! — чем громче кричишь, полагал мэр, тем иностранцам понятнее. — Где у вас произведениями искусства торгуют. Дело на миллион! Шнель, шнель, цурюк!

Академия Наук решила форсировать подготовку к полету на Марс. Полным ходом шли научно-технические приготовления. Одновременно приходилось заботиться и о человеческом факторе. То есть нужно было подыскать экипаж будущего корабля с учетом абсолютной психологической совместимости. Чтобы во время дальнего космического рейса никто ни с кем не перессорился, и даже натянутых отношений не возникло. Натянутые отношения, даже прикрываемые напускной доброжелательностью, все равно могут вызывать нервные перенапряжения. А в условиях полета к Марсу нервничать недопустимо.

Понятно, что наши шестеро братьев-пожарных являли собой идеальный марсианский экипаж. Они никогда не ссорились, вообще являли собой, можно сказать, одного человека, только помноженного на шесть: такой слитный и целеустремленный организм, повсечасно готовый к подвигам и героическим полетам на иные планеты.