Наталья Суханова - В пещерах мурозавра

— Значит, насекомых терпеть надо? — грустно, но все-таки с готовностью сказала Нюня. — А как же эти муравьи… ну от которых все бегут?

— Господи, какие все-таки малограмотные растут дети! — со взрослой скорбью сказал Фима. — Не терпеть, а знать их нужно.

— Ага! — рассеянно сказала Нюня. Ей уже надоела Фимина лекция, и она увидела что-то очень интересное. — Смотри, Фима, что это такое?

За оградой возле будки, похожей на собачью, сидело, привалясь к стенке, такое необычное животное, словно его и на свете-то быть не могло. Его мохнатое тело было похож и на медведя, и на человека. Оно сидело, точь-в-точь как какой-нибудь уставший от жары старик, однако вместо головы у животного была какая-то трубочка. Трубочка, да и все — ни мозгов, ничего такого, кажется, там и не могло помещаться. А между тем животное так же явно чувствовало жару летнего дня, как Нюня или Фима, оно явно было таким же настоящим и живым, как они. Нюне это показалось унизительным. И она сказала:

— Но человек умнее, правда?

— Это ты к чему?

— Человека нельзя уничтожать, правда?

— А кого можно? — подозрительно спросил Фима.

Что насекомых нельзя, это Нюня уже знала.

— Ну, разных неумных животных, — сказала неопределенно она.

— Вот ты и есть неумная, — с грустной убежденностью ответил Фима. «Неумных»! Считать себя лучше всех и остальных всех давить и уничтожать — это, что ли, ты называешь умом? Это фашизм, а не ум! Ты лучше всех, да? Ну, а вот скажи, можешь ты звезды видеть днем, как маленький мурашик!

Нюня подумала и сказала:

— Могу.

Ей и в самом деле показалось почему-то, что может.

— Можешь! Как же! Сказала тоже! А можешь ты слышать, как рыбы разговаривают?

— Ну, вот если опуститься под воду… — начала деловито Нюня, но Фима ее перебил:

— Ты даже мышь не услышишь, не то что рыбу или дельфина! А ты можешь слышать ямкой под коленкой?

Нюня подумала и почесала под коленкой — ей показалось, что она может слышать этой ямкой, только она у нее не привыкла и чешется.

А Фима продолжал, как из пулемета:

— Можешь ты ощутить тепло в восемь десятитысячных градуса? Можешь заморозиться и не умереть? Сколько запахов ты можешь различить? Семьдесят пять, как Шерлок Холмс? Или двести, как японцы? Так они — просто первоклашки в сравнении с собакой или той же пчелой.

— Или бабушкой Тихой, — вставила уважительно Нюня.

— А если бы тебя самолетом перевезли на восемьсот километров, а потом выпустили бы в пустынной местности, нашла бы ты дорогу домой? Можешь ты видеть ухом? Или носом? Или кожей? Много чего ты не умеешь, а животные умеют! Ученые и инженеры учатся у животных. А ты — уничтожить! Уничтожить — для этого ума не надо, одна глупость нужна. «Могу»! Фантазировать ты можешь — больше ничего!

— А как же, если на тебя нападают? Ручки кверху поднимать, что ли?

— На вас нападешь! — пробормотал Фима. — А то, смотри, кого-нибудь убьешь, а окажется, что себя.

Нюня покосилась на него недоверчиво: не шутит ли он, или, еще чего доброго, может, свихнулся от своих книжек и опытов. Но на лице Фимы не было ничего такого. К тому же он вдруг указал на животное, про которое чуть не забыла в пылу спора Нюня:

— А это муравьед.

Посмотрели Фима с Нюней еще попугаев, которые пожимали друг другу лапы и кричали, не раскрывая клювов: «Наташ! Наташ!»

— Зоосад — это что! — сказал Фима. — Вот если бы устроили энтомосад.

— Чего? «Этого сад»?

— Да не этого, а энтомосад, и показывали бы всяких насекомых — вот это было бы да!

— Фимочка! — подхалимно сказала Нюня. — А как же насекомых? Их бы сквозь телескопы надо было смотреть?

— Увеличительные клетки, — важно и кратко ответил Фима.

— Как это? — обрадовалась Нюня. — Вместо стенок увеличительные стекла, да? Фух, я бы испугалась!

— Когда интересно — не страшно, — объяснил Фима. — Зоосад — это что! Этих зверей уже почти всех занесли в Красную книгу.

— В ка-кую?! — удивилась Нюня.

— В Кра-сну-ю! Книга, куда заносятся звери, которых такие люди вот, вроде тебя, скоро совсем уничтожат.

— А я знаю! В нее на память помещают, да?

— На память! Что это тебе, фотоальбом, что ли? Помещают, что нельзя трогать. Чтобы сохранить, понятно?

От всех этих разговоров Фима так раздобрился, что Нюня решила ему напомнить о том, о чем помнила с самого начала, на что намекала еще у входа в зоопарк. Но сейчас она уже не намекнула, а прямо так и сказала:

— Фима, а Фима! Давай купим мороженое!

Фима, однако, сразу же нахмурился:

— А тебе баба Ныка разрешает?

— Она и сама любит.

— Вот пусть она и покупает!

— Может, лимонаду? — уступила немного Нюня.

— Ну, что ты, как попрошайка! — совсем рассердился Фима.

«Может, он забыл? — подумала Нюня. — Может, ему напомнить, что говорил дядя Люда?»

Но пока она думала и не решалась, стало уже поздно — они вышли из зоопарка и направились домой.

Нюня сама видела в приоткрытую дверь, как Фима, войдя в комнату, вынул из своего сундучка коробочку и ссыпал в нее оставшиеся деньги — и в коробочке зазвенело. Увидев, что Нюня смотрит, Фима вернулся и изо всей силы захлопнул перед ее носом дверь.

У Нюни был такой обычай: называть кукол по имени тех, кто подарил их. У нее была красная мартышка Матильда, медвежонок Матиль, матрешка Мотя и кукла Мутичка — всех их подарила Бабоныко, но из уважения к ее щедрости Нюня даже медвежонка назвала не Нык, что ему больше бы подходило, а Матиль. Черного пупсика она нашла, поэтому его звали просто Пупис. Цыганка Зика — подарок тети Зины. Осленок Розик — его подарила тетя Роза. И даже кукла Тиша — ее принесла Тихая вместе с шарфом для бабушки Матильды, когда уговаривала отдать ей кладовку.

Вечером, перед тем как лечь спать, Нюня устраивала для кукол чай. У них был свой собственный стол и свой чайник, и кофейник, и чашки, и тарелки, и вилки, и ложки. Это вечернее чаепитие было заслуженным отдыхом и очень веселым временем для кукол.

Нюнины куклы не торчали, как куклы некоторых других девочек, целыми днями дома — они бы со скуки умерли от такой жизни. С самого утра они отправлялись путешествовать и чего только не узнавали за день. Они бывали и на чердаке, и в погребе, и у соседей, и на веранде, и в саду — огромнейший мир. Опасности воробьи, вороны, кошки, соседские курицы и особенно бабушка Тихая подстерегали их. А вечером они собирались вместе, рассказывали друг другу всякие истории, и всем было интересно, и никогда они не ссорились. Однако с тех пор, как в доме поселился Фима, стали происходить удивительные вещи, и, конечно же, о них знали Нюнины куклы; но одно дело увидеть, а другое разобраться, что к чему, и теперь за столом частенько вспыхивали споры.

— Ехвимка жадный, — говорила о Фиме кукла Тиша, которая разговором походила на подарившую ее бабушку Тихую. — Ему мать на школьные завтраки даёть, а ён всё у свой сандук складаеть.