Наталья Суханова - В пещерах мурозавра

— А в эту… — небрежно махнула Матильда Васильевна на зарешеченное окно.

Людвиг Иванович с недоверием покачал головой и задал следующий вопрос:

— Расскажите, пожалуйста, пока без собственных предположений, что вы знаете о событиях сегодняшнего утра. Вы понимаете, о каких событиях я говорю?

— Безусловно! Итак, сегодняшнее утро… Нынче утром я была в своем простеньком синем халате с шелковыми отворотами… К сожалению, я была непричесана, так сказать, извините меня за неприятные подробности, в… ну, скажем прямо, в… да, в бигуди.

— Матильда Васильевна, я бы…

— Да-да, я вас понимаю! Поверьте мне, я тоже привыкла следить за собой, но парикмахерская так далеко от нас, а в домашних условиях волосы на бигуди сохнут по пять-шесть часов!

— Минуточку, Матильда Васильевна, я бы хотел услышать о Фиме!

— Но я, по-моему, уже говорила, что это был необыкновенный молодой человек.

— Молодой человек?

— А разве он был стариком? — с вежливо-сдержанной иронией усмехнулась Бабоныко. — Необыкновенный молодой человек!

— Но Фима мальчик!

— А мальчик, по-вашему, не человек?

— Человек, но, я бы сказал, еще маленький!

— А вот в этом я с вами уже никак согласиться не могу. Он не был маленьким человеком — он был великим человеком!

— Великим? Был?

— Если я говорю «был», то потому, что не уверена, вернется ли он к нам. Да-да! Такими умами не разбрасывается ни наша, ни иностранная разведка!

— Да што вы ее слухаете?! — не выдержала за дверью бабушка Тихая, и Людвиг Иванович вынужден был предупредить, что показания свидетелей ни подслушивать, ни прерывать нельзя.

Вынужден он был и Матильду Васильевну попросить не отвлекаться, не пускаться в характеристики и предположения, а просто покороче рассказать, видела ли она утром Фиму и где именно.

— Да! Видела! Конечно, видела! «Вы будете, Фимочка, профессором», сказала я. А он мне: «Это не главное». Скажите, это слова обыкновенного мальчика или необыкновенного молодого человека?

— Бабунечка, это ж было три дня назад! — раздалось за дверью.

— А я разве говорю, что не три дня? Три дня назад, но я почти абсолютно уверена, что утром. Да, утром!

— Матильда Васильевна, нас интересует сегодняшний день! Видели вы сегодня Фиму? И покороче, пожалуйста!

— Да!

— Что — да?

— Вы же просили покороче, — тонко усмехнулась Матильда Васильевна.

— Итак, вы видели Фиму? Вы разговаривали с ним?

— Да, он всегда охотно разговаривает со мной.

— Сегодня?

— Что — сегодня?

— Сегодня вы разговаривали?

— Вы просите меня говорить короче, а сами все ужасно растягиваете. Я ведь, по-моему, вам говорила, что я была сегодня непричесана. Некоторые считают, что человек причесываются для того, чтобы нравиться. Но скажите, когда вы чистите зубы, вы делаете это для себя или для других?

— Матильда Васильевна, меня сейчас не интересует философия прически. Меня интересует, разговаривали вы сегодня с Фимой?

— Но я же как раз отвечаю на ваш вопрос. Сегодня я была непричесана, а непричесанный человек не должен выходить из своей комнаты, а может ли человек разговаривать, если он не вышел?

— Итак, вы не разговаривали с Фимой?

— Почему это я с ним не разговаривала? Мы никогда не ссорились, у нас были прекрасные отношения.

Людвиг Иванович встал и выпил воды. Он был немного раздражен, а следователь не должен раздражаться.

— Итак, сегодня утром вы Фиму видели, но не разговаривали с ним?

— Вот именно. Видела, но не вышла, не заговорила, потому что была непричесана, и, знаете, это единственный раз, когда я пожалела, что хорошо воспитана. Потому что, может быть, мне удалось бы его успокоить… — Бабоныко понизила голос и выразительно кивнула на дверь, за которой находилась Фимина мама.

— Вы его видели из окна?

— Да.

— И куда же он шел?

— Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.

— Ну, а как был одет Фима?

— На нем были феттры…

— Фетры?

— Ну, эти… короткие штанишки, блузой и открытые туфли… сандалии.

— Я понял: шорты, рубашка и сандалии… Скажите, Матильда Васильевна, а не было ли на Фиме чего-нибудь необычного… ну, такого, что нечасто надевают на себя мальчики?

Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был спрашивать прямо: «А не было ли на Фиме патронташа?» — потому что у многих людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с патронташем его и видели. И они скажут: «Да-да, на мальчике был патронташ. Такой коричневый». — «А может, желтый?» — спросит неопытный следователь. «А может, и желтый», — задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо вообразил, был желтый. «Действительно, желтый, — скажет он. — В самом деле, теперь я совершенно уверен».

Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.

— Он вообще был необычный мальчик — это было и в его внешности, — сказала Бабоныко.

— Ну, а не было ли на нем чего-нибудь воинственного?

— У Фимы? Воинственного? Он же не какой-нибудь хулиган! Нет-нет, у него не было ни камней, ни этой, как ее, шпаргалки… ну, из которой в птиц стреляют…

— Рогатки?

— Я и говорю: рогатки. Нет-нет, ничего такого.

— Но я имею в виду не столь примитивную воинственность. Вы бы не заметили, например, если бы у него были латы, шпага, пистолет или что-нибудь в этом роде?

— Пистолет? Но его ведь держат в… в конуре.

— Вы хотите сказать, в кобуре?

— Совершенно верно, я, по-моему, так и сказала.

— Кобуру бы вы заметили?

— Безусловно!

— А патронташ? — решился-таки на очень прямой вопрос Людвиг Иванович.

— О, да! Как революционный матрос… с этими ленточками на берете, в брюках клеш и в… бушмене, булате… совершенно верно, и бушлате. Да, вы знаете, в свое время, будучи немного моложе, я ведь участвовала в киносъемках, представьте себе! Я должна была изображать совершенно простую девушку. Но подумайте — рэжиссор сразу заметил, что я не того уровня. Он предложил меня перевести в дворянки. Я полагаю, у рэжиссоров глаз острый, как у расследователя.

Людвиг Иванович уже очень утомился. Да и по Матильде Васильевне, по тому, как все чаще путала она слова, видно было, что она тоже утомлена… Тем не менее понадобилось еще добрых полчаса, чтобы выяснить все-таки, что, когда Фима выходил утром во двор, патронташа на нем не было и что, побыв во дворе, он вернулся в дом.