Дмитрий Емец - Танец меча

В ее торопливом шепоте было что-то такое, что Улита поняла и сдалась.

— Ну хорошо. Не хочешь, чтобы мы помогали тебе, давай помогать мне. Жалеть меня и все такое! То, что я выгляжу как танк, не означает, что я не нуждаюсь в участии! — великодушно согласилась она.

— Ты веселая, — сказала Аня.

— Я разная, — оспорила Улита. — Вела я тут дневничок. Записывала в него разные полезные мыслишки про меня саму. А потом пролистала: что год назад мне смешно было — теперь грустно. Я чувствую, что мало-помалу… ну меняюсь, что ли. Вообще дневничок — полезная штука. Вроде фотографии души.

— Дашь почитать?

— Тебе дала бы! — сразу согласилась Улита. — Ноу проблемой, как говорит амиго Ромасюсик. Только одна маленькая проблема. Дневничок у меня заговоренный. Кто чужой заглянет — получает заряд из дробовика.

— А дробовик где? Ведьма вздохнула.

— Он в воздухе растворенный. А заклинание необратимое… А что, ты гостей только супом кормишь? Чего-нибудь поосновательнее есть?

Аня встала и спустилась в подпол за картошкой и квашеной капустой. Она чувствовала уже, что это надолго. Лампочка перегорела, и Аня возилась довольно долго, в темноте отыскивая миску, в которую можно переложить капусту. Внезапно люк захлопнулся, и полоска света на ступенях исчезла. Мало того — Аня услышала скребущийся звук и поняла, что Улита сдвигает с места стол.

Аня кинулась к лестнице. Руки у нее были слабые. Нагнув голову, она плечами налегла на люк, но тут услышала, как снаружи кто-то барабанит в дверь так сильно, что сотрясается весь дом.

— Минуту! Я одна и ищу ключ! — крикнула Улита. Люк разбух от сырости и закрывался неплотно, с щелью. Аня прильнула к щели. Она увидела, как Улита окунает палец в варенье и что-то быстро пишет на полированном сиденье стула. Потом показывает Ане свой телефон и торопливо засовывает его под половик.

Стук не умолкал. Казалось, еще немного, и дверь сорвут с петель. Улита глубоко вздохнула, обреченно оглянулась и потянула засов. Со своего места Аня видела белый срез скатерти и чуть полноватые широкие голени Улиты в темных полусапожках. Мужских ног было три пары. Средние — щеголеватые, в полосатых брючках в обтяжечку и почти кукольных, до блеска начищенных ботинках. Справа и слева от щеголеватых ножек громоздились колонны в одинаковых кожаных брюках и громадных ботинках, перемазанных рыжей глиной.

— Ведьма Улита, секретарша мечника Арея? Велено доставить тебя на Большую Дмитровку! Сдай рапиру! — произнес гнусавый голос. По нетерпеливому движению колена Аня определила, что говорили «брючки в полосочку».

Темные полусапожки отступили.

— Никуда я не пойду!

«Брючки в полосочку» остались на месте, зато ноги-колонны выдвинулись и взяли темные полусапожки в клещи:

— У нас подписанный договор! Или скажешь: кровь на нем не твоя?

Полусапожки пытались метаться, но ноги-колонны не выпускали.

— У меня эйдос! Вы его не отберете!

— Вот и расскажешь об этом кому надо! Эйдос эйдосом, а тело наше. Надо было читать условия контракта, — заявили «полосатые брючки».

— Вы пожалеете! Троил узнает! И Эссиорх! Полоски на брючках пошли рябью.

— Троила насадили на меч. Он может откинуть копыта с часу на час… А твой парень, если хотел тебя сохранить, не должен быть нарываться. Вольгенглюк ничего не прощает. Взять ее!

У дверей произошла короткая возня. Аня услышала лязг металла, крик. С полки посыпались книги. Когда все стихло, она сильным рывком откинула люк и выбралась из подвала.

Улиты уже не было. Три пары мужских ног исчезли вместе с нею. Аня выбежала на крыльцо. На бетонной дорожке были отчетливо видны глинистые следы, однако они обрывались между домом и калиткой. Постояв, Аня вернулась в дом и подняла с полу опрокинутый в потасовке стул. По сладким буквам ползла медлительная осенняя оса.

«Скажи Э. И А.», — прочитала Аня.

Кто такой «А.», Аня не знала. В телефоне Улиты на «А» были десятки записей. Обзванивать все «А» подряд было глупо, и она начала с «Э», как с буквы более редкой.

И лишь нажав «вызов», она поняла, что поспешила, выбирая контакт. Вместо Эссиорха она позвонила другому «Э.» — Эде. Эдя не снял, хотя она прождала почти десять гудков. Она перезвонила со своего телефона — эффект тот же. Эдя ушел в глухую молчанку.

Тогда Аня позвонила последнему оставшемуся «Э» — Эссиорху.

Эссиорх рисовал и думал. Думал и рисовал. Движения кисти рождали мысль и сами становились мыслью. Мотоцикл уже долго стоял под окнами без работы, и Эссиорх знал, что тот ни за что сразу не заведется. Заставит уговаривать себя, продувать свечи, разгонять. Машины тоже умеют дуться.

Рядом с его мольбертом Варвара и Корнелий точили саперные лопатки. Отличные, военного образца, в густой консервирующей смазке, которую пришлось долго оттирать. Выглядели они как новые, да и были новыми. Сложно было поверить, что им лет по тридцать и они с военного склада под Севастополем. Рядом, у дивана, притворяясь ковриком, валялся Добряк. О том, что он не дохлый, можно было догадаться только по дрожанию ушей, когда его окликали.

— Хочешь сказать, ты уже все сделала? — недоверчиво спросил Корнелий, заметив, что Варвара отложила свою лопатку. Он недоверчиво провел по ее краю пальцем и ойкнул: на подушечке густо выступила кровь.

— Он, бли-ин! А у меня почему тупая? — спросил он с досадой на себя.

— Потому что… Не уродуй инструмент! Сюда дай! — Варвара молча забрала у него лопатку и стала точить.

Эссиорх незаметно наблюдал за Варварой и думал, что во многом она его опередила. Например, в неспешности точных движений. С недавних пор он постоянно повторял себе: «не суетиться, все будет хорошо». Сколько раз спешил, дергался, бросал важные дела, и всякий раз оказывалось, что это было ни для чего не нужно. Якобы важная встреча или срочное дело оказывались блефом и ни к чему не приводили. Напротив: медлительное и внешне случайное прорастало и укоренялось. Не мы творим дела. Мы лишь помогаем им происходить. Важное там, в глубине. Глубина же определяет и течение внешних событий.

Корнелий взял лопатку Варвары и, примериваясь, качнул в руке.

— Мощная штуковина! Я, пожалуй, откажусь от штыка на флейте! Эта вещичка нравится мне больше! — сказал он уважительно.

Эссиорх нашел на полу большой обрезок картона и кистью сделал несколько быстрых движений.

— Минуту! Мгновенный портрет с натуры! Угадайте, кто где… Это ты, Корнелий! — Эссиорх показал на многолапую синюю бронтозябру, довольно безвредную с виду, но бестолковую, забравшуюся в правый верхний угол. — А это ты, Варвара! — И оранжевой кистью хранитель провел через весь лист. Черта начиналась непонятно откуда и уходила непонятно куда.