Терри Пратчетт - Джонни и бомба

У дверей часовни кот улегся, вытянув передние лапы.

— Первый раз вижу, чтоб он оставил тележку, — сказал Бигмак.

А потом они услышали.

Тишину.

Нет, звуки города никуда не делись. В каком-то баре по-прежнему дребезжало пианино. Раздался скрип двери, чей-то смех… Где-то медленно проехала машина. Но все эти звуки вдруг стали очень далекими, словно доносились из-за толстой невидимой стены.

— Слушай, эта бомбежка… — проговорил Холодец, не сводя глаз с кота.

— Какая бомбежка?

— На которой зациклился Джонни.

— И что?

— Ты не помнишь, когда она должна случиться? Он вроде говорил. Мне кажется, времени осталось мало…

— Класс! Ни разу в жизни еще не видел настоящей бомбежки! — обрадовался Бигмак.

Позор принялся мурлыкать. Оглушительно.

— Знаешь, у меня есть сестра в Канаде, — взволнованно произнес Холодец.

— И что? Она-то тут при чем?

— Э… она мне как-то раз прислала открытку. И на открытке был утес, куда индейцы загоняли стада бизонов, чтобы те упали с обрыва и разбились.

— Знаю! Это серия «Чудеса географии», да?

— Ага… И был один индеец, которому приспичило узнать, а на что это похоже, если смотреть на утес снизу? Вот почему это назвали «Прыжки разбитых голов». Честно.

Оба посмотрели на часовню.

— В девяносто шестом она по-прежнему на месте, — сказал Бигмак. — То есть, я хочу сказать, ее не разбомбят.

— Да, но тебе не кажется, позади нее будет как-то спокойнее?

Где-то в городе взвыла и тут же смолкла сирена.

С Парадайз-стрит доносились приглушенные звуки. На миг мелькнул свет — должно быть, кто-то выглянул из-за плотных штор. В одном из погруженных во тьму садов раздался крик.

— Здорово! — сказал Бигмак. — Только попкорна не хватает.

— Но ведь там живые люди! — возразил Холодец, который понимал, что в число живых людей, с которыми происходит беда, может войти и он сам.

— Нет, сирена-то сработала! Они все отсидятся в бомбоубежищах. В том-то вся и фишка. И вообще, это ведь все равно должно произойти, верно? Это же история! Все равно как если б мы отправились в тысяча шестьдесят шестой посмотреть на битву при… при чем-то там. Не каждый день увидишь, как на воздух взлетает целая консервная фабрика.

На Парадайз-стрит, несомненно, царила суматоха. Холодец слышал, как суетятся люди. С ближайшего конца улицы доносились такие звуки, будто кто-то марширует в жестяном корыте.

А потом…

— Слышишь? — неуверенно спросил Бигмак.

Позор сел и встревоженно огляделся. С востока приближался негромкий гул.

— Класс! — восхитился Бигмак. Холодец попятился.

— Это же не по телевизору! — . пробормотал он.

Гул приближался.

— Жаль, я фотоаппарат не взял, — посетовал Бигмак.

Дверь одного из домов на Парадайз-стрит отворилась. Через улицу протянулась дорожка желтого света, маленькая фигурка пробежала по ней и остановилась посреди мостовой.

— Наш Рон вам покажет! — закричала фигурка.

Гул наполнил все небо.

Бигмак и Холодец бросились бежать одновременно. Одним прыжком преодолев церковный дворик, они кинулись к мальчугану, который выплясывал посреди улицы, грозя небесам кулачком.

Самолеты уже были прямо над головой.

Бигмак добежал первым, схватил мальчика в охапку, юзом затормозил на булыжниках и бросился обратно к часовне.

Они были на полпути к церквушке, когда раздался свист.

Они были на верхней ступеньке, когда первая бомба взорвалась в садах.

Они едва успели обогнуть часовню, когда вторая и третья бомба разнесли консервную фабрику.

Они упали и прижались к земле, когда бомбы дождем посыпались на улицу, наполнив все вокруг ревом столь громким, что он закладывал уши как вата, и светом столь ослепительно-белым, что плотно сжатые веки были ему не помеха. А потом рев достиг земли, и она пошла волнами, как покрывало, которое встряхнули.

Вот это-то и было самое жуткое, рассказывал потом Холодец. Хотя ему было нелегко решить, что же было самое жуткое, потому что жутким было все. Но земле полагается оставаться твердой и надежной опорой, а не проваливаться куда-то, чтобы потом взлететь снова и больно поддать тебе снизу.

Потом раздался звук, похожий на жужжание тысяч разъяренных пчел.

А потом остался только шум рушащихся кирпичных стен и треск пламени.

Холодец поднял голову, очень-очень осторожно.

— Ох… — только и смог выдавить он.

На деревьях позади него не было листьев. А стволы почему-то искрились.

Он медленно поднялся на ноги и посмотрел поближе.

Стекло. Стволы деревьев были густо утыканы осколками стекла. Листьев больше не было, только стекло.

За спиной Холодца Бигмак поднялся на ноги — неуверенно, как лунатик.

Летающая сковорода ударила в дверь часовни с такой силой, что сорвала ее с петель, словно гигантский тупой сюрикен, брошенный опытным бойцом. Каменное крыльцо было завалено осколками кирпичей.

И повсюду было битое стекло, оно хрустело под ногами и продолжало градом сыпаться с неба, оно блестело на стенах, отражая огни пожаров. Стекла было как-то уж слишком много. Похоже, тут было не только оконное…

И тогда прошел дождь.

Сначала с небес пролился уксус.

А потом посыпались маленькие помидорчики, огурчики и луковички.

Бигмак обнаружил, что стоит в красной луже. Он макнул туда палец и облизал.

— Кетчуп.

Холодцу на голову с неба упал корнишон.

И тогда Бигмак расхохотался. Люди смеются по самым разным причинам. Бывает и так, что они смеются просто потому, что вопреки всем шансам остаются в живых и обнаруживают, что у них до сих пор есть рот, чтобы хохотать.

— Кар… кар… — Бигмак пытался что-то сказать, но давился смехом, — картошки жареной не хочешь? К соусу…

Это была самая лучшая шутка, которую когда-либо слышал Холодец. Здесь и сейчас это была самая смешная острота в мире. И Холодец рассмеялся, он хохотал, пока из глаз у него не брызнули слезы и не потекли по лицу, размывая брызги горчичной пасты.

Откуда-то из-под стены часовни раздался тоненький голосок:

— Эй, кто-нить нашел шрапнель?

Бигмак и так уже захлебывался смехом, а тут ему стало еще смешней. В результате он разразился бульканьем, как паровой котел, который вот-вот взорвется.

— А что такое шрапнель? — выдавил он.

— Это… это… осколки бомбы!

— А жареной картошки не хочешь? — спросил Бигмак, чуть не падая со смеху.

Снова включилась сирена. Но на сей раз это были не завывания, а один сплошной гудок, который в конце концов затих.

— Бомбардировщики возвращаются! — выпалил Холодец, из которого единым духом вышибло весь смех.

— Не-а, это отбой! — сказал голосок. — Ты что, совсем ничего не знаешь?

Дедушка Холодца встал и посмотрел туда, где совсем недавно была Парадайз-стрит.