Сергей Вольф - Завтра утром за чаем

— А нравится мчаться в «амфибии» с моей гениальной приставкой — прямо к звездам в черном небе, обгоняя тяжеловозы-патрули?

Она опять засмеялась и сказала среди легкого звона:

— Эта вода такая же прохладная, как в колодце. Она тебе поможет. Я спросил:

— Тебе нравятся фиолетовые купальники фирмы «Дельфин»? Тебе очень идет фиолетовый купальник фирмы «Дельфин». Я помню, ты была в нем, когда мы в бассейне «Факела» сдавали плаванье, это еще до того, как мы летали на Аякс «Ц», до того, как я в тебя влюбился.

Колокольчики звенели не переставая.

— Пи логическое в четвертой фазе неминуемо стремится к нулю. Так? — спросил я, почувствовав вдруг на своем лбу что-то холодное.

— Не обязательно, — сказала она.

— Какая приятная у тебя рука, — сказал я.

— Это не рука, это компресс с водой, прохладной, как в колодце.

— А на ней рука? Да? Я не ошибаюсь? Твоя ладошка?

— Не ошибаешься.

— Не убирай ее, пожалуйста.

— Хорошо. Не буду. А ты не прыгай, скоро все пройдет.

Дзинь-ля-дзинь колокольчики, все тише и тише.

— Я не буду прыгать, мне уже лучше, только Ты не убирай ладошку.

Я приоткрыл глаза и спросил:

— Что это было со мной? Вдруг совершенно внезапно накатило.

— Не знаю, — сказала она. — Накатило и укатило — какой-то легкий приступ. Микропереутомление в кубе. Она тихо засмеялась.

— Мама просила передать, что поехала на космодром отвезти папе перед полетом на Аякс «Ц» пирожки с картошкой. Она открыла мне дверь уже в пальто.

— Хорошо, что она не заглянула ко мне, — сказал я, снова закрывая глаза и жутко боясь, что Натка уберет ладошку с моего лба. — Она бы разволновалась и раскудахталась. Она, знаешь ли, парит надо мной, когда я болею. Когда мне было пять лет, у меня температура подскочила однажды до сорока пяти и пяти десятых градуса.

— Завиральные идеи, — сказала Натка. — Так не бывает.

— Вру. Мне было шесть лет, а температура была сорок шесть и шесть десятых градуса.

— По-моему, у тебя уже все прошло, — сказала Натка и сняла ладошку и теплый влажный компресс у меня со лба. Но я уже не осмелился просить ее не убирать руки.

— Дай-ка я встану, — сказал я. — Все нормально.

— Цыц! — сказала Натка. — Молчать. Лежать. Не шевелиться. Поправляться. Понял?

— Да мне вполне сносно, — сказал я.

— Задачка на догадливость, — сказала Натка. — Ну, слушай. Чем занимается Н. Холодкова в течение дня, минус время занятий в школе, учитывая, что учится она спустя рукава.

— Ноль информации, — сказал я. — Не знаю.

— Спокойно! Ты подумай, предположи.

— Фабрика дамских причесок, — сказал я.

— Глупышка! — она засмеялась. — Очень, очень редко.

— Сидишь одна у колодца.

— О-о-о! Низкий балл за поведение. Сто щелчков по носу. — И уже серьезно: — И пожалуйста, я тебе тогда сказала — и все! Не надо трепать эту тему.

— Ой, ну что ты! — Растерялся я ужасно. — Ты прости, что я ляпнул, я думал, что…

— Все, все, забыли. Мчимся дальше. Что еще?

— Ну, читаешь, — сказал я, сбитый с толку тем, что сам только что ляпнул: подслушанный телефонный разговор крепко сидел во мне, да и этот идиотский приступ гриппа неизвестно какого названия — тоже, и что-то еще, я пока не знал — что именно.

— Читают почти все, не подходит, — сказала Натка.

— Плаваешь на «Факеле», в фиолетовом купальнике.

— О, какая память! Снимается, не в счет. Я не занимаюсь хозяйством, не шью, не вяжу, не участвую в радио- и телевикторинах и конкурсах, не хожу в кружки самообразования, не посещаю студию живописи, клуб любителей иностранных языков, зооуголок, курсы изучения проблемы языковой связи в космосе, общество «Друзья дельфинов», секцию космоспелеологов и тэ дэ и тэ пэ. Мысль ясна?

— Вполне.

— Так чем я занимаюсь?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Слышал, наверное, историю о том, как славненькая малышка с бантиками, Наташенька Холодкова из четвертого «д», получила специальную премию Высшей Лиги за расчет малого биоускорителя. Слышал?

— Было дело.

— Обхохочешься. А ведь я с тех пор ни черта толкового не сделала.

— Ну и что? Понаделаешь!

— Болтушка ты! — Она пощекотала мне ухо. Дико приятно. — На тебя опять накатывает? Как ты себя чувствуешь? Я, честно говоря, напугалась, когда вошла.

— Сейчас как будто нормально.

— Умница. «А я расту, расту, расту!» — запела она модный вариант французской песенки «Нас в галактике только двое». — За год я махнула на шесть сантиметров.

— Тебе идет. Рост Дины Скарлатти.

— Ерунда! Ты читал Борисоглебского: «Химия мозга — память, интуиция, гениальность»?

— Не-а.

— Глупочка! Я расту, а что-то там происходит с клетками мозга, что-то меняется.

— Само собой.

— Во-во! И я вполне, вполне, вполне, может быть, может быть, может быть, уже другая, другая, другая, чем в четвертом «д» — уже бездарь среднего уровня.

— Спорно.

— А вдруг?! И кто-то уже хихикает, что меня держат в школе из-за великого папы…

— Перегиб!

— И, допустим, это правда. Занимаю чье-то место. Я расту, расту, расту, а сама об этом не знаю, не знаю, не знаю. Ужас как неловко. Ты когда-нибудь думал об этом? Была мысль?

Она весело крутнула носом, снова пощекотала мое ухо, поджала губы и изобразила, какая она на самом деле важная.

— Нет, — сказал я. Лицо у нее было такое дико симпатичное — не передать. Только сейчас я как следует понял, что та фирменная крыса типа «Восторг» была на нее совершенно, ну, абсолютно не похожа. — Нет, — добавил я. — Еще и четверти не прошло, как я начал учиться в вашей сногсшибательной школе. И с гениальностью, кажется, у меня пока все в порядке.

Наверное, это получилось у меня вроде бы как-то грустно, что ли, потому что она не рассмеялась, а просто кивнула.

— То есть я понятия не имею, что я делаю! — сказала она. — А ведь надо же что-то делать, а? «Мсье Рыжкин, слушаете ли вы по утрам «Нас в галактике только двое»? Ваш вкус в кино?..» Нет, обязательно надо что-то делать! И я имею в виду вовсе не науку. А что-то такое… чтобы, ну… в груди щемило…

Вдруг она привстала, наклонилась надо мной, положила обе ладошки на плечи и спросила, глядя мне прямо в глаза:

— Скажи, это ведь ваша «амфибия» стоит возле дома, ваша?

— Да, — сказал я, даже прошептал.

— Значит, все верно. Все правильно. Я однажды шла домой поздно вечером и вдруг увидела издалека, что над моим домом зависла темная «амфибия», внезапно она взмыла вверх, вертикально вверх, строго над моим домом и исчезла в черном небе. Не знаю почему, но я почувствовала тогда, что это ты за мной прилетал, только не была до конца уверена. Это ты был?

— Да. Да.

— Я тебя очень, очень, очень прошу, как-нибудь возьми меня с собой погоняться на твоей «амфибии», а то на меня иногда такая тоска находит, такая тоска…