Андрей Саломатов - Танатос

– Какие?

– Очень страшно было, – ответила Нина. – Меня даже тошнило от страха. – Она говорила будничным голосом, и Алтухова это злило.

– Страшно – это не то, – махнул он рукой. – Это состояние. Думала ты о чем? Ну, о чем? О жизни, о смерти или о том, как будешь выглядеть, когда тебя растащит по шпалам? Мысли, понимаешь?

– Понимаю, – испуганно ответила Нина. – Мне очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь остановил. Спас. И я… – Нина замялась. Она как будто заразилась горячностью Алтухова. Глаза ее заблестели, а правую ладонь она прижала к груди. – Я Богу молилась, чтобы он послал кого-нибудь спасти меня. Он послал…

– Послал, – повторил Алтухов. – Ты же в Бога не веришь. – Он вдруг сардонически расхохотался. – Молилась бы уж тогда комсомолу. – Нина обиженно насупилась, а Алтухов примирительно добавил: – Ладно. Это я так. Я давно ни с кем не разговаривал.

Нет, вчера говорил, но это не в счет. – Алтухов опять разволновался. В глазах у него появился безумный огонек, и он принялся ходить от стены к дивану, не обращая внимания на мусор, который хрустел под ногами словно битое стекло. – И все же, – сказал он. – Вспомни. Дома ты о чем думала, перед тем как решиться? Мне нужно главное. То, из-за чего ты пошла в метро.

– Это долго рассказывать, – устало проговорила Нина. – Что привело, что привело! Жизнь привела! Я давно уже думала об этом, но все страшно было.

– Страшно! Страшно всегда было, а пришла ты только сегодня, – не унимался Алтухов. – Нет, была какая-то одна, главная мысль.

Вспомни. Она, может, кажется тебе пустяковой. Главное часто кажется ерундой. Ее нужно найти, вычленить. Может быть, это одна фраза, может, слово – пароль, магическое слово, вроде "сезам, откройся". Ты про себя произносишь этот пароль, и Оно "открывается". Я сейчас помогу тебе вспомнить. Представь: ты qhdhx| дома на диване, вот как сейчас. Смотришь в стену. Так просто этот пароль в голову не приходит. Его должны тебе подсказать или внушить. Кто угодно, любой прохожий, сосед, диктор по телевизору. Ты сидишь готовая, слышишь это слово и идешь. С этой секунды ты уже смертница.

Нина как завороженная смотрела на Алтухова, слушала его и от усердия шевелила губами.

– Да, я вспомнила, – прошептала она, и на лице ее отразился ужас.

– Да, мне было плохо. Я шла по улице, думала… думала, кажется, о том, что скоро зима кончится и мне станет лучше. А потом я подумала о…

Алтухов жадно ловил каждое слово Нины, не сводил с нее глаз, словно боялся, что она собьется с ритма или не дотянет до самой верхней ноты, на которую он ее вытягивал.

– Ну, ну, – не давая ей остановиться, нетерпеливо проговорил он. -…я подумала о том, что зима кончится, но лучше мне все равно не будет. Мне сделалось очень обидно. Я чуть не заплакала и нечаянно толкнула какого-то мужчину. Он нагнулся за чем-то, я толкнула, и он чуть не упал. А потом он мне сказал: "Смотреть… надо", – Нина сделала паузу между этими двумя словами, а затем добавила: – Он матюгнулся.

– Как? – уже не из любопытства, а машинально, с неприязнью спросил Алтухов.

– Он сказал: "Смотреть, б…, надо", – ответила Нина и грустно усмехнулась. -‘ф-у… – выдохнул из себя Алтухов и с отчаянием на лице проговорил: – Да при чем здесь это? Ты ничего не поняла.

– Все я поняла, – тихо возразила Нина. – После этого мне захотелось пойти и броситься под поезд.

– Не путай меня, – раздраженно проговорил Алтухов. Он не желал расставаться со своей красивой теорией магического слова, а фраза, сказанная грубияном-мужиком, не годилась для оправдания этой теории.

Алтухов прошелся по комнате, а затем с плохо скрытым сарказмом в голосе сказал: -’Хотя почему? Б…, блуд, заблудиться, заблудшая! В этом что-то есть.

– Ну что, подошло? – с усмешкой спросила Нина.

– Слово есть слово, – внезапно потеряв к ней всякий интерес, рассеянно ответил Алтухов. – Слово лечит, оно же калечит.

Вначале было слово…

– А у тебя какое было? – не обращая внимания на его бормотание, спросила Нина.

– Что? – переспросил Алтухов. – У меня? У меня… Я не помню точно, но не это.

Неожиданно Нина резко поднялась с дивана, запахнула пальто и сказала:

– Ты ненормальный! – А потом голос ее сорвался на крик: – Ты же сумасшедший! Больной! А я-то дура, отвечаю тебе. Ладно, спас и спасибо. Я пойду.

– Куда? – нисколько не обидевшись и как будто даже не обратив внимание на оскорбление, спросил Алтухов.

– Домой, куда же еще, – грубо ответила она.

– Ты живешь на улице Строителей? – спросил Алтухов. – Второй этаж, грязный вязаный половичок, квартира… семнадцать. Да?

– Да, – вначале удивилась Нина. Но потом она криво усмехнулась и сказала: – Только не говори, что угадал.

– Ничего я не угадывал, – ответил Алтухов. – Перед тем, как пойти в метро, я заходил к тебе. – Он обхватил голову руками и забормотал: – Эх, черт, если бы ухватиться за кончик этой ниточки. А ведь не ухватишься. Я бы весь клубок размотал. Есть же он где-то этот кончик!

– Я пошла домой, – сказала Нина и направилась к двери.

А Алтухов вдруг забеспокоился, засуетился и затем попросил:

– Не уходи… Или… Я с тобой. Возьми меня с собой. Пригласи в гости. Мне некуда идти.

– Бомж, что ли? – спросила Нина.

– Нет, не бомж, – ответил Алтухов. – У меня есть комната в коммуналке. Я в смысле, что мне одному некуда идти. Скучно, – сказал он, но тут же спохватился: – Нет, не скучно. Не могу объяснить. Предчувствие какое-то нехорошее.

Нина смотрела на Алтухова и морщилась, словно от зубной боли.

Этот человек не производил на нее впечатления жалкого бродяги, хотя и выглядел форменным оборванцем. И было в его облике что-то странное, не поддающееся описанию и определению. Его манера бормотать и вскидывать руки, то, как он быстро и непредсказуемо загорался, вселяло в нее подозрение, что Алтухов не совсем здоров, а может и совсем нездоров. В этом смысле опыта у нее не было никакого. А Алтухов смотрел на нее нормальными глазами, и лицо у него было сейчас без всяких признаков сумасшествия и не испитое – обыкновенное мужское лицо.

Нина колебалась недолго.

– Пойдем, – наконец сказала она и, не дожидаясь его, вышла из квартиры.

Обратный путь показался Алтухову куда более длинным. Нина всю дорогу молчала. Молчал и Алтухов, потому что говорить о важных для него вещах на ходу не считал возможным, а болтать просто так, для поддержания разговора, давно отвык, а вернее, невзлюбил еще тогда, когда он встречался с друзьями или знакомыми и вынужден был выслушивать всякие ничего не значащие новости. В какой-то момент он перестал получать удовольствие от общения со своими благополучными знакомыми, и начал считать, что на Земле не существует человека, который мог бы рассказать ему что-то интересное или полезное. Алтухов понял, что знает все, о чем думают и чем живут люди. Нюансы его не интересовали. Главным для него было то, что он уловил амплитуду колебаний человеческих интересов, и как ребенок, удовлетворивший свое любопытство ватной внутренностью куклы, перестал ею интересоваться. Все, что ему было нужно, Алтухов черпал из того небольшого и сумбурного мира, который он создал в себе. Здесь он мог позволить себе все, что угодно. Он был властелином собственной жизни, и одного лишь его слова, одной случайной мысли было достаточно, чтобы разрушить любую жизненную комбинацию, а затем моментально построить новую. По сравнению с неповоротливым внешним миром, с его непобедимой фатальностью, мир придуманный казался ему куда более реальным. Там в одно мгновение могла реализоваться любая, даже самая безумная фантазия. Тогда как внешний мир вот уже lmncn лет представлял собой застывшую картину. "Мир без вариантов" – так он окрестил его – не давал Алтухову ни малейшей надежды на какие-либо изменения.