Мачей Войтышко - Синтез

Я не представляю себе мира без любви и дружбы, без неприязни и враждебности. Такой мир был бы попросту нечеловеческим. Я бы очень-очень хотел, чтобы ты был внимательным и не обижал никого незаслуженно. И вообще лучше не делай другому того, что тебе самому неприятно. Может, это и не бог весть какая мудрость, но сама мысль, что ты где-то там, в далеком будущем причиняешь зло другому человеку, для меня очень мучительна. Ты, наверно, понимаешь это, правда?

И еще одно. Я убежден: кое-что из наших, а точнее моих времен, осталось. Это не обязательно должны, быть материальные ценности — здания, оборудование, предметы домашнего обихода и т.п. Я думаю о культуре, об исторических работах. Ты знаешь, мне кажется, было бы интересно проверить, что сохранилось, что выдержало испытание временем. По-прежнему ли люди помнят Шекспира? Читает ли кто-нибудь Слонимского, Тувима, Галчиньского? Каковы новые спектакли, фильмы? Чем они отличаются не с точки зрения техники, которая наверняка будет усовершенствована, а по содержанию? В чем сейчас человечество видит наибольшие ценности?

Попробуй расспросить, поискать ответ, а я в следующем письме, может быть, загадаю тебе очередные загадки. Ведь правда же, всегда лучше, передвигаясь по незнакомой местности, иметь перед собой цель?

До следующего письма

Отец

Он посинел от злости. Какое-то мгновение дико озирался по сторонам, потом ослабел, опустил веки и, казалось, заснул. Но он не спал. Из-под ресниц присматривался к врачам в странных халатах и судьям, которые минуту назад сообщили ему приговор.

«Надзор со стороны компьютеров! — думал он. — Эти кретины считают, что я позволю контролировать себя последующие восемьдесят лет, — и как раз теперь, когда меня вылечили даже от ревматизма! Ну нет! Пока что разберемся в ситуации».

— Вынесенный приговор я считаю несправедливым, — сказал он. — Вами не приняты во внимание все аспекты дела. Уже сам факт, что процесс велся без моего участия и даже без моего адвоката, свидетельствует о том, что это была процедура, далекая от демократии. Однако я человек старый и не намерен ссориться из-за какого-то там надзора, поскольку вы предложили мне великодушно вторую жизнь. Смогу ли я получить информацию о состоянии моего имущества, о ситуации с моим народом и вообще о событиях на протяжении тех восьмидесяти лет, когда я почивал в... холодильнике?

— Конечно. Впрочем, вы поедете в свою страну на перевоспитание.

«Ваше превосходительство», — хотел добавить Муанта, но сдержал взрыв ярости. Ему предстояло разыграть слишком важную партию, чтобы позволить себе импульсивные выходки. Он должен был кое-что проверить.

«Если Микеланджело и Гонсалес, — сказал он про себя, — все испортили, если перед смертью они выдали тайну подводного грота, то мои шансы минимальны. А если нет, то, кто знает, что может произойти. Не исключено, что эти глупцы еще придут просить о помиловании». Он окинул своих избавителей неприязненным взглядом.

— Перевоспитание, — сказал он, подняв брови, — вероятно, означает гигантские дозы лекарств, которые вы намерены мне назначить и после которых я буду думать иначе, чем прежде, и хотеть не того, что обычно?

— Такие лекарства запрещены всеми кодексами. Согласно закону от 1995 года, нельзя вмешиваться в чужую волю с помощью химических средств.

«И очень хорошо, — подумал Муанта. — Законы создаются, чтобы их ломать. Я это люблю. Но без пыток и химикатов вы меня в моих воззрениях не разубедите».

Перевоспитание, хоть и безуспешное, оказалось, однако, для Муанты удручающим. Прежде всего, он должен был прочитать все обличения, оскорбления, письма и романы, адресованные его особе. Никто никогда не сказал о Муанте доброго слова, если не считать одной, впрочем, досконально известной ему официальной биографии, которую написал какой-то ничтожный секретарь по его, Муанты, приказу и почти под его диктовку. Весь народ считал его дегенератом и самым низкопробным негодяем и тираном. Отчеты обо всем происходившем в лагере «Милая Родина», с которыми диктатор должен был очень тщательно ознакомиться, даже ему мешали спать спокойно. Однако с давних пор Муанта нашел удобное для своей совести оправдание всем собственным начинаниям: и прежде, когда он содрогался при виде истязаемых невинных людей, и теперь, когда очередные лекторы рассказывали ему о проклятиях, которые сыпались на его голову, диктатор думал о своей миссии.

Давно, много лет назад, когда он был еще офицером авиации, на него произвел колоссальное впечатление некий молодой человек по имени Адольф Гитлер, который собирался навести во всем мире идеальный порядок. «Мысль была замечательная, — говаривал Муанта в кругу своих самых близких соратников, сидя на террасе, защищенной от солнца и порывов ветра, налетающих со стороны распластавшегося внизу моря. — Но исполнение халтурное. Нервно они это делали, неосмотрительно. А порядок нужно устанавливать по порядку!!»

Муанта был глубоко убежден, что он как нельзя лучше знает, в чем должен заключаться истинный неколебимый порядок. «Спокойствие и дисциплина, — говорил он, — повиновение и отсутствие сомнений! Вот идеальный вариант для наших граждан, который мы должны претворить в жизнь!!»

Убедить диктатора в том, что он был жестоким сатрапом, который бесцельно измывался над соотечественниками, оказалось не под силу даже лучшему преподавателю. Властелин стоял на своем: он реализовал трудный, но возвышенный замысел установления полного порядка. Муанту больше злило другое. Хотя его ненавистный антагонист из прошлого и не жил уже пятьдесят семь лет, но за двадцать три года своей деятельности он заслужил такую огромную любовь и уважение народа, что Муанта на каждом шагу наталкивался на след соперника. Его превосходительство невероятно раздражало то, что Рауль вовсе не рвался к власти. Сразу после переворота он уступил Пабло пост премьер-министра, а сам поехал строить школы, своими песнями вдохновляя народ и приобщая его к науке. Хотя потом Рауль и стал президентом, но только для того, чтобы способствовать созданию Совета Наций и максимальному расширению его компетенции. «Одним словом, чтобы увеличивать неразбериху», — прокомментировал диктатор, который нынешнюю политическую организацию, представляющую собой Федерацию Народов Мира, сразу же расценил как исключительно безалаберную и бессмысленную. Тем более, что разделение полномочий между членами Совета было очень странным. Решение принимали те, которые знали данную проблему, а не те, которые были в ней наиболее заинтересованы. Кроме того, существовало очень много кодексов, положений и правил, ограничивающих единоличную власть.