Людмила Дунаева - Первая заповедь блаженства

— Больно? — спросил он, доставая охлаждающий пакет.

Тийна кивнула.

— Было очень заметно, что я чуть не упала, да? — спросила она.

— Никто не понял, кроме меня, — успокоил Эстонец. — Ты молодец!..

Он добавил несколько слов на своём языке, поцеловал сестру и испарился. Меня он даже не заметил. Обидно…

Все наши быстро и с большим успехом отстрелялись, я оказался последним. И вот, страшный миг настал.

Я вошёл в студию, залитую беспощадным светом прожекторов, поклонился и, почти ослепший, уселся перед разверстой пастью длинного, блистающего лаком чёрного чудовища. При виде клавиш на меня внезапно напал тоскливый ужас. Я почувствовал себя в ловушке: мне так захотелось быть подальше отсюда, но я не имел права встать и уйти. Мои руки похолодели, во рту пересохло, в голове кружился какой-то странный туман…

Так, в полуобмороке, я и начал своё выступление. Потом туман немного рассеялся, и я стал прислушиваться к тем звукам, которые извлекали из инструмента мои пальцы.

Рояль оказался добрым зверем. Он ласково гудел басами, а в верхах рассыпался хрустальным звоном. И музыка показалась знакомой… в смысле, знакомым показалось то, о чём была эта музыка.

Я как наяву увидел высокие сосны и ощутил прохладу летнего утра, ледяную свежесть родника и закатный ветер; сверкающая под морозным солнцем зимняя дорога легла передо мной, я слышал звон колокольчика под дугой весёлого коня; я вспомнил, как поют, встречая рассвет, птицы, и как воет метель за окнами старого дома…

На сердце стало тепло и спокойно. Моя душа пела о белом кружеве цветущего сада и об аромате спелых плодов, согретых печалью уходящего лета; я рассказывал всем, кто хотел слушать, о сиянии куполов в заречной дали, о путях облаков и тайнах туманов, о заветных тропинках в пронизанных солнцем лесах.

Удивительное дело: всё это было так ярко, так реально… А студия, слепящие софиты и настырные камеры исчезли. Я не видел клавиш. Мои руки окунались в радость и черпали её пригоршнями, как воду из ручья, и прохладные капли, рассыпаясь, сверкали молниями и радугами. И сам я стал каплей предутренней росы, всего лишь ничтожной каплей, но в тот миг она по чьей-то неизреченной милости была так чиста и прозрачна, что в ней отражалось и жило всё мироздание…

…А потом наступила тишина. Я очнулся. Передо мной снова стоял рояль, и последние звуки таяли в его чреве. Я был мокрый, как загнанная лошадь. Музыка выпила из меня все силы, но усталость была приятная. На душе было тихо, как будто я, после долгого трудового дня, смотрел на закат.

Но увы, тишина была недолгой. Внезапно на меня обрушился ужасный, даже какой-то неприличный рёв и грохот. Первым моим желанием было заткнуть уши, но тут я сообразил, что это всего-навсего аплодисменты. Как же они были некстати!

Я кое-как встал из-за инструмента (колени подгибались), неловко поклонился и побрёл к выходу. Мне в спину, сквозь бурю рукоплесканий, нёсся голос ведущего:

— Прекрасно! Великолепно! Удивительно!..

Он говорил что-то ещё, но я не слушал. Мне хотелось как можно скорее избавиться от этого отвратительного шума, который, после пережитой радости, казался мне не просто неуместным, но причинял почти физические страдания. Кое-как я отворил тяжёлую дверь студии…

На меня сразу же с поздравлениями набросились наши и поволокли к лифтам. Я не понял, что они там кричали про какие-то «почти десять баллов», но тут я увидел Тийну, ковылявшую на больной ноге.

— Тебе нельзя ходить! — сказал я ей, а она улыбнулась.

Выйдя из лифта на минус третьем этаже, я вяло удивился, что и тут стоит невообразимый шум и гвалт. Перед экранами мониторов столпилась куча народу, среди которого большинство составляли тётеньки среднего и преклонного возраста. Все они громко возмущались.

— Я точно помню, что мой Иннокентий шёл восемнадцатым номером! И при чём тут психлечебница?

— А моя Анюта была пятой! И что это за «кружок», когда она учится в училище?

— Безобразие! Что здесь вообще творится?!

— Я буду жаловаться!

Мы попытались проскочить мимо незамеченными, но нам это не удалось.

— Вот они! — крикнул кто-то из толпы, и все повернулись к нам.

— Самозванцы!

— Нахалы!

— Бессовестные бездари!

— Ничтожества!

Толпа угрожающе надвигалась на нас. Пятясь, я вдруг упёрся спиной во что-то непонятное. Этим непонятным оказалось пузо Эстонца.

— В чём дело? — громко спросил он.

Его голос был таким властным, что толпа мигом притихла и расступилась. Эстонец подошёл к мониторам.

— Так, — сказал Эстонец, — Да, действительно, тут ошибка.

Он снова открыл украденный ноутбук и переставил уже не имена, а названия учебных заведений. Так, мальчик Кеша, хотя и остался на двадцать восьмом месте, снова учился в Санкт-Петербургской Консерватории, а Аня Павлова — в воронежском балетном училище. Ну, и мы семеро вернулись в любимую лечебницу.

Родственники выступающих для порядка ещё немного поворчали, потом успокоились и стали смотреть шоу дальше. Эстонец кинул уже ненужный ноутбук на стоящий у мониторов диван, взял на руки Тийну и велел нам идти за ним.

За поворотом коридора на диване сидели Дядя Фил и Анна Стефановна. При виде нас они вскочили и бросились нас обнимать.

— Молодец, Илюша, — со слезами на глазах говорила госпожа Майер. — Вот теперь ты музыкант! Серёженька, умница, Наташа, девочка моя, прекрасно!..

Дядя Фил молча пожимал нам руки. Я повернулся к Эстонцу. Он сидел, понурившись, на диване, как мешок с сеном и никак не реагировал на то, что творилось вокруг.

— Каарел, тебе плохо? — спросила Анна Стефановна.

— Тут сильное поле, — отозвался Эстонец, — где-то рядом находится мощный источник энергии… моя электроника отказывает…

— Линять надо, и поскорее, — озабоченно произнёс Дядя Фил.

— Это невозможно! — сказала Анна Стефановна.

— Сам знаю! Но что же делать?!

Никто не смог ничего предложить, поскольку большинство, включая меня, вообще не понимало, о чём идёт речь. А расспрашивать было лень: все страшно устали. Академик вздохнул и сел рядом с Эстонцем, обняв его за плечи. По другую руку примостились Тийна и Анна Стефановна. Мы тоже уселись на диван и стали ждать…

— …Илья, Илья, просыпайся!

Анна Стефановна трясла меня за плечо. Я с трудом разлепил веки.

— Всем велено подниматься в Главную студию.

Мимо нас по коридору спешили чудо-дети в сопровождении чудо-родственников. Все направлялись к лифтам.

Главная (она же первая) студия находилась на первом этаже и представляла собой театральный зал. Молодые люди с ноутбуками быстро рассортировали собравшихся, отправив взрослых в зрительный зал, а детей — за кулисы.