Владислав Крапивин - Выстрел с монитора (сборник)

— Зачем наличные? Мой индекс еще не исключен из банковской системы. — Корнелию опять показалось, что у Рибалтера скользнула наивно–самодовольная нотка…

— Святые Хранители, — вздохнул Корнелий. — Как туго ты соображаешь. Впрочем, естественно… Скоро у тебя не будет индекса.

Цезарь вскинул голову.

— Рибалтер, сядь! — рявкнул Корнелий.

И тот послушно рухнул костлявым телом в кресло у экзотического чугунного камина с Электроуглями.

Корнелий взял Цезаря за колючие, холодные локти и придвинул к себе.

— Чек, я знаю… Ты честный и твердый, ты прямо стальной. И ты дал слово отцу… Но он же не знал, что случится такое. Он тебя поймет. И это как раз нужно для того, чтобы спасти его. И маму…

Цезарь закусил губу, и голова его наклонялась и наклонялась. Пугаясь своего давнего желания провести рукой по светлому, ершистому шару волос, Корнелий говорил все быстрее:

— Л Рибалтсру ты не повредишь. Наоборот. Для него это лишняя надежда уцелеть… Цезарь, тебя все поймут и простят. И мама, и папа. И все Хранители, и Юхан–трубач…

— Хорошо, — прошептал Цезарь.

— Я даже не буду смотреть, как ты это делаешь. Я отвернусь…

— Это неважно. Я ведь и сам не знаю, как…

Цезарь остановился перед Рибалтером. Потом сел перед ним на корточки. Рибалтер молчал. Цезарь, глядя ему в лицо, взял его за левое запястье. Корнелий отвернулся.

— Капуе, дружище, возьми на экран индекс Рибалтера.

— Беру…

В глубине маленького пустого экрана повисли розовые буквы и цифры: ВТ–21131182. Они почему–то слегка дрожали.

— Не могу дать четкость, — озабоченно сказал Капуе.

Индекс бледнел, знаки становились размытыми.

— Не могу, — хрипло повторил Капуе.

Цифры и буквы стали вдруг зеленоватыми, дернулись, превратились в блеклые пятнышки и растаяли без следа.

— Не понимаю, — чисто по–человечески вздохнул Капуе. — Я не виноват…

Корнелий вместе со стулом развернулся к Рибалтеру и Цезарю. Те сидели в прежней позе, неподвижные. Корнелий видел их в профиль. Они смотрели друг на друга. Потом Рибалтер шевельнулся и сделал то, на что никак не решался Корнелий. Ладонью провел по волосам Цезаря.

И Чек улыбнулся Рибалтеру.

Из письма директора обсерватории «Сфера»

А. И. Даренского

своему коллеге профессору дЭспозито

«…Что касается темы под кодовым названием «Командор», которую с упорством, достойным лучшего применения, навязывает нам Центр, то я уже неоднократно излагал свою точку зрения. Данная проблема, даже если принимать ее всерьез, должна рассматриваться в социальноисторическом и этическом планах и никоим образом не может входить в круг вопросов, решаемых обсерваторией. Смешно же, честное слово, навязывать ее нам лишь потому, что события имели место в нащупанном нами сопредельном пространстве «Бэта».

Кстати, личность, которую нам преподносят в качестве основного примера, не имеет к истинному командорству (если и признать это явление существующим) никакого отношения. Это некий Корнелий Гуле (или Голе), типичный обыватель из Реттерберга, лишь волею случая оказавшийся замешанным в события, которые привели к развалу машинной Системы в так называемой Западной Федерации и соседнем с нею Юр–Тупосе (или Тагосе). По официальным данным, он был казнен в муниципальной тюрьме Реттерберга из–за ошибочного обвинения, по другой версии (более романтичной) — погиб в перестрелке, прикрывая от полицейской погони какой–то автомобиль с беглецами.

Объективности ради следует упомянуть мнение нашего младшего Научного сотрудника Михаила Скицына, который утверждает, что Корнелий Голе (или Галс) после упомянутой стычки на шоссе был схвачен живым, бежал, стал одним из функционеров командорской общины «Элиот Красс», но затем вышел из нее, мотивируя свой поступок тем, что охранять следует не только детей с необычайными свойствами, а детство вообще… Якобы он создал группу «Белые гуси». Но это утверждает Скицын, а вы ведь знаете нашего Мишеньку.

Недовольство и тревогу Центра по поводу так называемого «перехода тринадцати» я вполне разделяю, но не отправлять же было их назад. И главное — как? Я не меньше, чем в Центре, чту принципы невмешательства и потому просто–напросто оскорблен Предположением, что переход был результатом нашего эксперимента. Это всего–навсего дерзкая инициатива некой безответственной личности, которой, учитывая возраст, следовало натуральным образом надрать уши. Я и собирался сделать это, основываясь на правах родного деда. Но «личность» снова ушла туда.

Впрочем, все это события годичной давности, а Центр, как всегда, бьет в колокола с чудовищным опозданием.

Во всей этой ситуации меня, честно говоря, более всего волнует судьба внука. Его челночные переходы контролировать невозможно. Запретить я тоже не в состоянии, мальчик уходит к отцу. К тому же появилась там у него еще одна привязанность, некий приятель, по имени не то Гай, не то Юлий. Видимо, такой же сорванец, как он сам.

Вчера внук, пошептавшись со Скицыным, ушел снова. Эти мальчишки отправят меня на тот свет значительно раньше, чем я закончу предисловие к нашему сборнику статей о предпосылках общей теории Перехода…»