Сильвана Мари - Последний орк

Ослепленный жаждой, Ранкстрайл-охотник, способный определить, где находится мышь в пшеничном поле, приблизился к пруду и зашел в сад, даже не заметив признаков кровавой резни, которые невозможно было спутать ни с чем другим: запаха гнили и оглушавшего жужжания мух над запекшейся кровью.

Он остолбенело смотрел на все это, бессознательно сжимая в руке оставшуюся половину персика.

Ранкстрайл никогда еще не видел смерти, не считая того дня, когда умерла его мать, но это была благопристойная смерть. Никто не убивал маму, никто не издевался над ней. Все оплакивали ее и потом отнесли на кладбище.

Здесь же не было ничего подобного.

Он умел считать. Восемь взрослых и одиннадцать детей. Всего девятнадцать, как пальцев у солдата, лишившегося одного пальца.

По тому, как были подвешены трупы, вниз головой, стало ясно, что над этими смертями хотели посмеяться, словно все это было какой-то игрой.

Ранкстрайл наклонился, и его вырвало отдававшей гнилью водой и персиками. Он упал на колени, его не переставало рвать.

Солнце стояло высоко в небе, и в траве несносно трещали цикады.

Он почувствовал на плече руку Лизентрайля.

— Иди, паренек, иди, мы сами их похороним, — шептал тот, вынимая из его руки персик и засовывая поглубже в мешок, пока не увидел командир. Одной из обязанностей легкой пехоты являлось захоронение тел мирных жителей там, где этим некому больше было заняться.

— Он такой же с-с-солдат, как и др-р-ругие, — заявил, приближаясь, растягиватель «с».

— Да у него лихорадка, — запротестовал Лизентрайль.

— Все нормально, — ответил Ранкстрайл, снимая с плеча его руку.

Он ни за что не отказался бы похоронить этих людей.

Его трясло, но он снимал тела и копал ямы, как и остальные, теми же лопатами, которыми обитатели деревни при жизни вскапывали огороды и рыли каналы вокруг сада. Кто-то из старшин начал было обсуждать внешность тех, кого они называли бабами, а Ранкстрайл мог бы назвать матерями, но его безумного взгляда было достаточно, чтобы все заткнулись.

Ранкстрайл старался уложить трупы как можно более благопристойно и клал маленьких детей рядом с женщинами, в душе надеясь угадать, кто был чьим ребенком.

Вокруг домов когда-то располагались загоны для скота, судя по навозу — единственному, что от них осталось, — овец и свиней. На задворках, каким бы невероятным это ни казалось, к доскам забора были привязаны две еле живые курицы. Так как они явно были уже ничьи, то по праву попали на вертел к командиру и старшинам. В грязи недалеко от поилки виднелись различные следы обуви, тянувшиеся до курятника. Они не могли принадлежать жителям деревни, так как те ходили босиком.

Когда наступил вечер, командир, шипя, прорычал приказ сорвать все персики, так как они тоже стали бесхозными. Быстро и аккуратно небольшой фруктовый сад был разграблен подчистую.

Ранкстрайл сорвал девятнадцать персиков. Ни одного из них он не съел. Под защитой темноты он положил по одному персику на каждую из девятнадцати могил, присыпая их горсткой земли.

Ранкстрайл поклялся, что отомстит.

В тот день он стал настоящим солдатом.

До сих пор он был просто наемником. Забыв о своих детских мечтаниях, он ставил перед собой единственную цель — выжить, во что бы то ни стало постараться избежать смерти, чтобы посылать отцу достаточно денег на еду и на аптекаря.

Теперь он горел желанием схватить этих негодяев. Как и говорил Свихнувшийся Писарь, именно наемники защищали самых слабых. А не просто служили из-за денег.

Он знал, что рано или поздно остановит их.

Он пришел в эту землю, чтобы сделать ее безопасным и приличным местом, местом, где мужчины, женщины и дети могли бы спокойно жить и выращивать своих кур. И он не оставит эту землю до тех пор, пока не удостоверится, что никто и никогда больше не сможет прийти сюда ночью, как волк, и устроить кровавую резню на берегу какого-нибудь пруда, окруженного фруктовыми деревьями.

Ранкстрайл перестал быть наемником и стал воином.

На этом наскоро устроенном кладбище пятнадцатилетний Ранкстрайл открыл для себя одно из важнейших правил военной тактики: понять замысел врага. В любое действие вкладывается труд, а значит, оно подразумевает какую-то выгоду. Подвесить трупы, складывая из них жуткий, издевательский геометрический рисунок, было нелегким делом даже для самых сильных из людей, а значит, за этой работой скрывалась надежда на какую-то выгоду. Трупы были приманкой в ловушке. Они же, солдаты, были добычей.

Несмотря на то что надоедать начальникам и брать на себя смелость о чем-либо думать было строго запрещено, юный солдат отправился прямиком к командиру и осведомил его, что бандиты наверняка атакуют их этой ночью. Бойня, возможно, была устроена ради развлечения, но она также преследовала определенную цель: опустошенная деревня являлась самым вероятным местом ночевки наемников.

— Надо говор-р-рить «штаб-квар-р-ртира». И не-е с-с-смей больше учить меня моей р-р-работе, не то не пос-с-смотрю, что ты с-с-сопляк, и отпр-р-равлю к палачам за неповиновение.

Ранкстрайл не обратил внимания на отчаянные жесты Лизентрайля, просившего его немедленно заткнуться, поблагодарил командира за информацию и повторил: он не желал никого ничему учить, он хотел лишь объяснить, если командир еще сам этого не понял, что на них нападут еще до наступления рассвета. Даже самому последнему из кретинов было бы ясно, что бандиты развесили трупы в этой издевательской манере именно для того, чтобы уставшие после снятия тел солдаты остались ночевать здесь же.

— Даже последний кретин, — добавил он, — понял бы, что это специально подстроено: они даже оставили нам персики и кур, чтобы мы не ушли искать еду. Мы будем дрыхнуть здесь, как полнейшие идиоты, и они смогут спокойно перерезать нам горла…

Его слова вызвали не самую лучшую реакцию.

Шипя и рыча, командир вытолкал парня вон, угрожая жуткой расправой — от вырванного языка до отрубленных больших пальцев. Потом он вместе со старшинами улегся спать в одном из домов, на долгожданных постелях, рядом с настоящим камином, где, разгоняя холодную ночь, уютно потрескивал огонь.

Ранкстрайл рассказал товарищам о грозившей им опасности, и по его совету в ту ночь были удвоены часовые.

Солдаты послушались его.

Медведь был слишком странным, чтобы не прислушиваться к его словам.

Он видел следы там, где их не было, слышал шорох ползущей гусеницы среди криков и ругательств отдыхавших солдат. Он целился прежде, чем показывался кролик, словно заранее знал, откуда тот выскочит. Никому не нравится, когда какой-то сопляк указывает, что делать, но каждому дорога своя шкура, а мысль о неизбежной опасности подталкивает порой на поступки, которые и в голову не пришли бы в нормальной ситуации.