Леонид Сапожников - Четыре самозванца

— Саша, не могу, дел по горло: завтра хотят пустить воду в каналы… Ты что, сам не справишься?

— Я как шкаф, — вздохнул капитан. — Два метра на полтора. С моей фигурой гримироваться бесполезно.

И добавил проникновенно:

— Надо, Игорь!

После этого я, конечно, не устоял.

Лодочная станция фирмы «Блинбыт» имела на берегу большой эллинг, где хранились лодки, весла и спасательные круги. В этом же помещении Эдуардо два раза в неделю по вечерам проводил занятия своих курсов венецианского пения.

— Фактически это маленький черный рынок, — сообщил мне капитан Саша. — Сегодня там должны всплыть монеты…

Я позвонил в заднюю дверь эллинга так, как он меня научил: длинный звонок, три быстрых коротких и еще раз длинный. Отворил сам Эдуардо. На груди у него висела гитара. Она, как шлагбаум, загораживала мне вход.

— От Георгия Павловича, — сказал я пароль. — Очень, понимаешь, петь хочется!

— Проходи, дорогой, — подмигнул Эдуардо, убирая свой шестиструнный шлагбаум.

Я представился:

— Дегусадзе из солнечного Кутаиси!

— Как там ваш Арарат? — любезно спросил Эдуардо.

— Арарат не наш, — слегка обиделся я. — Зачем такое говоришь?

— Ну, неважно. Все это мелочи! — хлопнул меня по плечу Эдуардо. — Лучше скажи, дорогой, какими песнями интересуешься?

— Редкими, — ответил я. — Старинными. Чтобы звучали, как чистое серебро.

Гондольеро сладко зажмурился:

— Вот это деловой разговор! «Вы хочете песен? Их есть у меня!» — как говорят в красавице Одессе.

Он повел меня в глубь зала, где немногочисленные любители венецианского пения с любопытством рассматривали изящную яхту, сверкающую лаком и медью. На палубе сидел лысый толстяк с гитарой и фальшиво пел: «Лодка моя легка, весла большущие. Санта Лючия, Санта-а-а Лючиия!..»

— Цены у тебя большущие, а не весла! — брякнул один любитель. — Цыц! Убери звук! — шикнул на него Эдуардо. — Не ломай конспирацию!

«Совсем запуганные, не то что раньше, — подумал я. — Да-а, крепко у нас взялись за нетрудовые доходы…»

Другой любитель отвел меня в сторону и приоткрыл футляр для гитары. Футляр был набит магнитофонными кассетами с заграничными этикетками.

«Вот кассеты по два сольдо, по два гроша-а, но я лично предлагаю их доро-оже!..» — промурлыкал он на мотив известной песенки. — Закройся и не морочь человеку голову! — оборвал Эдуардо. — Наш гость генацвале приехал за другой музыкой.

«Учитель пения» важно поднял кулак и разжал его у меня перед носом. На ладони лежала потемневшая монета с изображением человеческой головы. Я взял ее и осторожно попробовал на зуб — мне казалось, что нумизмат Дегусадзе должен поступить именно так.

Эдуардо, спрятав монету в карман, тронул струны гитары и бойко запел на популярный итальянский мотив:

«Три динара — это, вероятно, три сотни», — подумал я и, взяв у него гитару, подобрал аккомпанемент к знаменитой неаполитанской мелодии. «Любители пения» навострили уши. Им не терпелось узнать возможности гостя — разумеется, не музыкальные…

Любители разочарованно отвернулись. И — окаменели от жуткого испуга: из-за горы спасательных кругов вышел капитан Наумов. Крепко взяв «учителя пения» под руку, он продекламировал заключительные строчки:

Когда я хватился, что узелок с одеждой пропал, мне стало не по себе. С отчаяния пришла в голову идиотская мысль махнуть на МАВРе в доисторические времена, когда люди ходили нагишом. Я обшарил весь вагончик в надежде найти какие-нибудь запасные штаны, хотя знал прекрасно, что их там нет. В Машине Времени вообще не было ничего матерчатого, кроме белой занавески перед туалетной кабинкой.

Сняв занавеску, я задрапировался в нее и сколол самодельными булавками. Глянул на себя в зеркало: если бы не усы, был бы похож на молодого римского сенатора. Римляне, насколько мне известно, усов не носили. Если я отправлюсь с Петром Ильичом во времена Спартака, надо будет не забыть их сбрить.

Решив таким образом проблему одежды, я стал размышлять, как добраться до берега. Проще всего сколотить плот, но от одной мысли, что снова всплывет дракон, я содрогнулся.

Можно размахивать с башни факелом и взывать о помощи — тогда, пожалуй, пришлют вертолет. Но в мои планы не входило привлекать к МАВРу всеобщее внимание — чего доброго, кто-нибудь снова им воспользуется. Самовольно. А потом, у меня такой характер, что я, даже утопая, не стал бы кричать «спасите!». И не от гордости: я просто застенчивый, хоть в это трудно поверить…

За озером в лучах вечернего солнца парил ястреб. Он-то и навел меня на мысль соорудить дельтаплан. Давным-давно, во втором классе, я ходил в кружок авиамоделирования и немного кумекал в этом деле. Вот летать, правда, никогда не летал…

Замок уже, наверное, четверть века числился на ремонте. Его залы и комнаты были невероятно захламлены. Возмутительное отношение к старине! Но сейчас этот хлам оказался очень кстати: я отыскал в авгиевых конюшнях нужные планки и бруски. Правда, гниловатые, но ведь мой дельтаплан предназначался для одноразового полета.

В МАВРе хватало всевозможных инструментов, и после полуночи каркас был готов. Крылья я обтянул полиэтиленовой пленкой, большие куски которой со следами масляной краски валялись в куче мусора.

Город должен был уже спать, но во многих домах светились окна: наверно, блиновцы обсуждали своего дракона и раззяву, которого он чуть не проглотил… Ворота шлюза озарялись огнями электросварки. Вот туда и полечу! У сварщиков всегда найдется какая-нибудь запасная одежда — пускай даже брезентовая.

Взгромоздив на себя дельтаплан, я залез на каменный парапет башни. Из-за туч выглянула луна, и сразу стало жутко: без нее не так чувствовалась высота. Но отступать было некуда.

Я крепко зажмурился и с распростертыми руками прыгнул в лунную бездну.

Вряд ли это можно было назвать полетом. Ночные воздушные потоки закрутили мой дельтаплан, как сухой лист, и понесли куда-то направо. Я судорожно наклонял крылья, пробовал рулить ногами, но потоки в упор не замечали моих попыток. Хуже всего, что я быстро терял высоту. Уже через несколько секунд стало ясно, что до берега не долететь. Тогда я применил самое последнее средство: отчаянно зажужжал, подражая самолету. Но и это не помогло. Дельтаплан шлепнулся на воду, и жужжание в соответствии с законами акустики перешло в бульканье.