Михаил Валигура - Приключения Торпа и Турпа

— Это почему же? — возмутился Спич.

— А вот представь себе, — с удовольствием начал пояснять Крух, — что ты приходишь ко мне и говоришь: «Дай мне, Крушенька, в долг буханку хлеба». Я, дурак эдакий, даю, а накануне ты, допустим, совершил какое-то преступление, и завтра тебя уличат, поймают и посадят в тюрьму. И что же тогда, плакали мои денежки? Нет, брат — шалишь. Ищи кого поглупее!

Спич после этих слов как-то неестественно выпрямился и торжественно провозгласил:

— Вот что, Крух! Если Шампаки свинья, то ты, Крух — тоже нехороший человек. И если у Шампаки я больше не куплю ни бутылки вина, то у тебя, Крух, я больше не куплю ни крухи… то есть, я хотел сказать — ни крохи хлеба. Прощай, негодяй, — и Спич гордо ушел.

Но это было еще только начало. Все торговцы города обвиняли друг друга в жульничестве и крохоборстве и ничего не желали друг у друга покупать. Товары залеживались в чуланах и амбарах, а семьи многих лавочников голодали.

— Папа, мы хотим кушать, — кричали торговцу скобяными изделиями Судакоффу его дети.

— Цыц, баструки, — отвечал им Судакофф, чувствуя, как у него самого кишки слипаются от голода.

— Но, дорогой мой, — вмешалась его жена. — Должны же мы покупать хотя бы еду. И не можем же мы, в самом деле, питаться ведрами и тазами!

— А почему бы и нет? — возразил Судакофф и, подойдя к железному ведру, попытался откусить от него кусок, но сломал себе два передних зуба.

— А-а, анафемы! — завопил Судакофф, после чего начал так ругаться, что его жене пришлось увести детей в другую комнату.

Кстати, не только у торговцев, но и в самом городском магистрате дела шли из рук вон прескверно. После того, как бургомистр был помещен в Скворечник, члены магистрата ежедневно собирались на Большой Совет, чтобы избрать нового бургомистра. Заседания вел казначей, который был совершенно уверен, что изберут именно его, поскольку у него в руках находятся все финансы города. Но казначей здорово просчитался — бургомистром его не избрали. И вообще никого не избрали, потому что ни один член магистрата не хотел голосовать за другого, а голосовали только сами за себя. Наконец, на шестом подряд заседании у казначея лопнуло терпение.

— Если вы меня не изберете, — заявил он, — я ни одному из вас не выплачу денег из казны.

После такого дерзкого шантажа в зале поднялась настоящая буря возмущения.

— А если меня не выберут, — кричал судья, — я всех засужу на пожизненный срок!

— А я всех арестую! — крикнул начальник полиции.

— А я, — пригрозил начальник тюрьмы, — посажу всех в тюрьму. Причем, НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО!

Все уже чуть было не подрались, но тут раздался голос Судокоффа, который, хоть и был человеком незначительным, тоже являлся членом магистрата как представитель торговой части населения города.

— А я, если меня не выберут, — заявил Судакофф, — никому из вас не продам ни одного ведра.

Тут прочие члены магистрата принялись хохотать, и хохотали минут шестнадцать, если не больше.

— Ох, не могу! — стонал судья. — Он не продаст нам НИ ОДНОГО ВЕДРА! Ох, держите меня!..

— Даже… даже… даже детского ведерочка не продашь? — захлебываясь от смеха, спросил начальник полиции.

— Не продам, — угрюмо подтвердил Судакофф.

— Ах… ах! А как же мы будем играть в пе… сочек? — с трудом проговорил прокурор, и все повалились на пол от хохота.

Насмеявшись вволю, члены магистрата приосанились. Они вдруг почувствовали себя как-то значительнее, что ли. Все-таки все они, за исключением этого клоуна Судакоффа, довольно важные персоны. Отцы города, а не какая-нибудь сошка. И каждый из них вправе стать бургомистром. Каждый, а в особенности…

— Ну что, — предложил казначей, вытерев слезы, — может, проведем еще одни выборы?

— Отчего ж не провести? Проведем, — откликнулись остальные.

Все взяли по листику бумаги с изображением герба города, написали на нем имя кандидата и бросили в большую стеклянную вазу. Результаты выборов оказались такими: каждый снова проголосовал сам за себя.

— Так, — проговорил казначей среди всеобщего гробового молчания. — Значит, вот как? Ну ладно! Не хотите по-плохому — по-хорошему хуже будет.

После этой непонятной угрозы казначея все угрюмо разошлись по домам.

Но и на следующий день, и на последующий, и на после-после-последующий избрать бургомистра не удалось. Городом, по сути дела, никто не управлял. Члены магистрата перессорились, торговцы перессорились, и, наконец, все жители города тоже перессорились между собой.

Что же все-таки случилось с нашим славным городом, в котором всегда было так хорошо и уютно? Вот он, вроде, стоит, как прежде. Только дома в нем без крыш. Точнее, с крышами, но невидимыми.

Вот-вот! В том-то все и дело. Не зря призрак говорил тогда Турпу про Марс. Негодяй Картар был все-таки неплохим ученым. Он точно рассчитал, когда Земля будет находиться под знаком Марса, и именно в это время сделал все крыши в городе невидимыми. Невидимые крыши не могли остановить лучи Марса — планеты войн и зла — и люди, открытые этим злым лучам, стали злыми сами.

Единственным, на кого Марс никак не повлиял, оказался бывший бургомистр, поскольку он был сумасшедшим, а на ум сумасшедшего не могло повлиять ничто. Бургомистр целыми днями шлялся по Скворечнику, придумывая какие-то новые шутки, которые доводили следивших за ним санитаров до бешенства. Любимой же его выходкой была игра в птичку. Бургомистр влезал на подоконник и принимался махать руками и кричать:

— Я маленькая птичка. Мое гнездышко за речкой. Там сидят мои маленькие птенчики и ждут свою маму с червячком в клювике. Сейчас, мои хорошие, сейчас я к вам прилечу — и бургомистр делал вид, что хочет вылететь из окна.

Тогда санитары кидались к нему, стаскивали с подоконника, давали тумака, связывали рукава смирительной рубашки за спиной, после чего шутник на время успокаивался. Но не надолго. В запасе у него еще оставались стишки, которые он сочинял и тут же читал санитарам вслух:

И бургомистр принимался горланить арию из «Травиаты». А пел он ее до того отвратительно, что, слушая его, недолго было и самому сойти с ума.

Бургомистр был единственным обитателем Скворечника. Даже поэт Липос больше не появлялся там, чтобы в затворничестве и уединении сочинять новый сборник стихов.

— Мне там больше делать нечего, — говорил Липос с нескрываемой иронией. — Кажется, в Скворечнике уже имеется один поэт.

На самом же деле Липос просто не писал больше стихов. Он занимался тем, что подсчитывал, сколько денег он получит, если издаст сборник, скажем, из ста стихов, по странице на стих в среднем.