Карри - То, что меня не убьёт...-1

Народ заинтересованно наблюдал, как быстро и ловко рабочие наполняли кузов, пока тот, наконец, не оказался набит плотно. Вот подняли и закрыли задний борт. Из подъезда быстро вышли и шмыгнули в кабину двое людей: закутанная в платок женщина и заботливо поддерживающий её мужчина. Один из грузчиков подошёл к кабине, о чём-то негромко заговорил…

За спиной Миль кто-то тихонько присвистнул и мальчишечий голос со смешком воскликнул:

— Ребята! Да это ж Баба-Яга уезжает!

— Точно! Она! — ответил ему другой. — А я смотрю и узнать не могу. Она!

Миль обалдело обернулась и вытаращилась на мальчишек: Бабу-Ягу она себе представляла иначе… А народу-то собралось много, и все засмеялись, когда на её недоумение обратили внимание:

— Вы гляньте, эта мелочь думает, что там, в машине, настоящая Баба-Яга сидит! Ой, не могу!

— Что, боишься? — потешались над ней мальчишки. — Счас вылезет и ка-ак… съест!

— А что, эта может!

— Ладно, хватит маленьких пугать, — это Таня-скрипачка положила руку на плечо Миль. — Не бойся, это у нас так тётку Анну прозвали, за характер. А давненько я её не видела… Это точно она?

— Ну, раньше-то она потолще была… Но мужик в машину сел — её муж. А сама в платок прячется — одни глаза торчат. Но похожа. Я сгоняю, узнаю!

Пацан сбегал в подъезд, где ему выдали полные сведения: всё верно, уезжают Анна с мужем.

Пока они обсуждали новость, Миль обошла машину, взглянула на сидящих в кабине, и опять не враз узнала Анну. Выглядела та теперь намного лучше, поправилась даже. Но — в её глазах много перестрадавшего человека жил затаённый страх, неуверенность… тяжело было смотреть в эти глаза. Миль отступила на обочину и кивнула, здороваясь. Анна вжалась лбом в стекло, впилась взглядом в полные сочувствия глаза, неосознанно ощупывая стекло руками, шевеля губами… И Миль вдруг поняла, что Анна тоже не может говорить.

Машина тронулась. Анна заволновалась, толкая мужа, требуя чего-то, затеребила шофёра… Машина встала было, но муж Анны качнул головой, что-то произнёс коротко, и грузовик вновь двинулся, медленно выехал со двора, влился в поток машин и растворился в нём.

Миль перевела дыхание и поняла, что боялась, боялась, что Анна выйдет из машины, подойдёт, дотронется… А теперь она уехала и не вернётся. Ни-ког-да! Вместе с ней уехала вина Миль, её грех. Или нет?!..

Если бы Миль могла, она бы криком кричала, несясь к подъезду, взбегая по лестницам, толкая дверь квартиры. Бабушка! БАБУШКА!!

— Что такое? Да что случилось? — бабушка ухватила Миль за плечи и внимательно осмотрела. — За тобой что — гнались?

Миль замотала головой, схватила мел и, всё ещё часто дыша, написала: «Анна уехала, я рада, но она не говорит!» Она не могла сообразить, как объяснить бабушке про свою вину, про то, что теперь никогда не сможет выпросить у Анны прощения…

Но бабушка поняла сама.

— Тихо, тихо, горюшко моё… — на руках у бабушки плакалось легче, тяжесть, сдавившая сердце, стала отпускать. Не таким непоправивым показалось горе, когда бабулины тёплые, мягкие руки уютно и крепко обхватили вздрагивавшее худенькое тело с торчащими угловатыми лопатками и архипелагом позвонков.

— Надо различать свой грех и чужой, слышишь? — Миль кивала, не отрываясь от бабушки. — Не думаешь ли ты, что Анна ни в чём не виновата? Она ведь тоже провинилась? Согласна? Ну вот. Ты ей помогла? Помогла, и она это знает. А ты её простила? Знаю-знаю, конечно, да. А теперь, — бабушка поставила внучку перед собой и посмотрела ей в заплаканные глаза: — а теперь ты должна простить СЕБЯ. И жить дальше. Нельзя, знаешь ли, мучиться вечно. Ну, было, ну, страшно, да, и стыдно, и тяжело. Но — это уже прошло. Главное теперь — не сделать такое снова. Ты ведь постараешься не наступить на эти грабли ещё раз?

«Грабли?» Миль уже не плакала. «Грабли?»

— Ты что, никогда не видела грабли? — спросила бабушка. Миль растопырила пальцы. — Ага, значит, видела. Так вот, иногда на их зубцы наступают. Представила, что бывает? Точно так, обычно — по лбу. Ну, со всяким может случиться, уж поверь! Но! — бабушка подняла указательный палец. — Считается, что только дурак наступает на них снова…

Миль фыркала носом. Она так смеялась.

… Весёлая, нарядная, влюблённая и щедрая, она, смеясь, кружилась в танце, и её огненно-рыжие кудри соперничали с парчой и шелками её одежд, которые она обожала менять и перешивать, затейливо украшая гладью и ришелье, бисером рос и бусинами ягод…

Как-то незаметно зелень листвы и трав присыпало позолотой и кармином, каждый листочек ежедневно пробовал на себе новые оттенки, служа Осени палитрой, на которой она подбирала сочетания и контрасты, тут же вывешивая свои эскизы на всеобщее обозрение, чтобы на другой же день добавить несколько новых мазков или, задумав новую тему, нетерпеливо и решительно сорвать и разбросать повсюду прежние этюды, и заняться новым мотивом. Она работала в мозаике и витраже, в лепке и чеканке, в живописи и графике, расписывала и вышивала ткани, гранила самоцветы и хрусталь, отливала стекло, составляла духи и варила зелья, она смешивала техники и стили, драгоценности и бижутерию, создавала декорации и ставила пьесы, а потом, то ли устав, то ли усомнившись, что-то захандрила, затосковала, может, обидевшись на

чью-то критику, а может быть — разочаровавшись в любви… Но только яркие декорации пропали, а взамен обнажилось пыльное неуютное закулисье, голые стены, на фоне которых хорошо было репетировать расставание, одиночество и ожидание… И Осень ждала, и плакала подолгу, и пела печальные мелодии без слов, наигрывала то на флейтах, то на гобоях, выводила соло на саксофоне; она куталась в шали, в задумчивости теребила перед зеркалами жечужные ожерелья, примеряла хрустальные бусы, в отчаяньи рвала их и отшвыривала, прятала заплаканное лицо под туманными вуалям и бродила, вороша опавшую бурую листву, словно потеряв в ней что-то… И однажды, всё бросив, она просто ушла и не вернулась. В её владениях долго было пусто и бестолково. Пока, наконец, в них не появилась новая хозяйка. Вошла неторопливо, огляделалась. Покачала головой и занялась уборкой. Пронизывающими ветрами вымела хлам, высушила сырость, выбелила серость. Занялась подбором ковров и обоев. Рука у новой владелицы оказалась крепкой и уверенной…

С началом учебного года бабушка принялась водить Миль по местным врачам — не особо надеясь на успех, но так требовали органы опеки. Как ухватила Миль из разговоров, полное восстановление ей не светило, но «состояние психики удалось стабилизировать». Врачам понравилось, что Миль хорошо подросла, охотно шла на контакт, замечательно умела себя обслуживать и нормально усваивала школьную программу. Настолько нормально, что они рекомендовали посещение обычной общеобразовательной школы — на следующий год, после контрольного обследования, а пока велено было походить в какие-нибудь кружки — «для дальнейшей социальной адаптации.» Бабушка не стала возражать — впереди почти целый год. Миль — тем более. Все расстались вполне довольные друг другом.