Карри - Чужого поля ягодка

Однако и на этот раз вместо ответа его атаковали ментально. Сложив силы в дружном порыве.

Бен плюнул с досады. И, не удержавшись, «щёлкнул» их по мозгам. А Миль его поддержала, так что пришлось охотникам спешно выставлять какую-никакую защиту. Одну на всех. Ментально они теперь были связаны, а вот физически…

Бен выглянул, окидывая окрестности взглядом — наметил цепочку перебежек. Осторожно, прижимаясь к камням, выбрался из своей щели… Шаг, перебежка. Хлоп наземь — ползком… А дальше уже надо было рискнуть и в броске пересечь открытое пространство. И войти в воду.

Вот в воде его и достали двумя стрелами — одна оцарапала шею, сразу живописно так залив кровью полтуловища. Вторая, тоже по касательной, рассекла мышцы бедра. Вроде, и раны невелики, но эффект — очевидно, наконечники обработаны ядом — наступил как-то слишком быстро: Бен не успел уйти далеко — ноги держать перестали, руки обвисли вдоль тела, и единственное, что он смог сделать для себя и для Миль — постараться не упасть в воду лицом…

Он не слышал, как подбитой птицей вскрикнула Миль, и, переведя разрядник на максимум, полоснула по не такому уж далёкому противоположному берегу — там вспыхнула растительность, начал лопаться и плавиться вмиг раскалившийся камень, зашипела, поднимаясь клубами пара, вода… Местность окуталась паром и дымом, видимость быстро стала нулевой. Не снимая пальца со спусковой клавиши, Миль в ярости поливала огнём всё подряд, мстительно, метр за метром, не выбирая цели и заходясь ментокриком… Совместная блокировка охотников разлетелась вдребезги, как хрупкий стеклянный шар, и вынести этот её крик удалось не каждому… И лучше бы им этого вовсе не удавалось — оправившись от первого шока, охотники поднимали взгляды друг на друга и бросались вперёд, чтобы вцепиться в соплеменника, вонзить в него нож или зубы…

Подхваченные общим безумием, крылатыми стрелами взвивались и бросались в бой несчастные птицы, всякая живая тварь в округе выбиралась из нор и вступала в последнюю свою битву — насмерть…

Противоположный берег превратился в филиал ада. В грохоте, треске и шипении не слышалось никаких голосов, и не было уже ничего видно в дыму, в пару, в пламени и пепле…

И больше не виден был Бен. Бросив раскалившийся разрядник, Миль в слабой надежде вслушалась — для чего пришлось задавить в себе ментокрик — вроде бы его менто ещё теплится. Не слыша и не видя ничего, кроме этой еле живой пульсации, Миль ощупью принялась пробираться, спускаться, карабкаться… Вода, коснувшаяся ног, оказалась почти горячей… Где-то на подходе с отчаянием обнаружила — менто Бена совсем заглохло… Порыв ветра разорвал пелену дыма и тумана — это что — возле Бена возятся люди, кто-то посмел касаться его неподвижного тела?!

Миль зашипела. Наконец-то она сможет добраться до них лично и…

…Кто-то наткнулся на неё или она в кого-то врезалась — сильные руки не смогли ни удержать, ни схватить маленькую фурию. О, давние уроки не пропали даром — тело разом вспомнило все, чего не помнила рехнувшаяся от горя хозяйка, и в последних усилиях отдавало все резервы, не планируя пережить этой схватки, а потому не жалея, не щадя ни себя, ни противника… Который уже старался не столько захватить этот мелкий кошмар, этот исходящий ненавистью ужас, это стихийное бедствие, сколько спастись — как в случае стихийного бедствия и положено…

Ликуя от вкуса чужой крови во рту, она не чувствовала боли, не заметила, как — по клочку — лишилась одежды, не вспомнила об увешанном оружием поясе — в ход шли зубы, ставшие клыками, обретшие когтистость пальцы рвали живую плоть не хуже ножей, руки и ноги, неутомимо и стремительно танцующие со смертью, взлетали и атаковали немыслимо легко… Запросто уворачиваясь от выстрелов, она уходила с линии огня, плясала в прицелах… став пламенем, сгорала — и только это имело значение…

Она издевалась над ними, пока кто-то, прикрыв их мощным щитом, взбешённым низким голосом не отдал команду, и они, наконец устыдившись, перестали спасать себя, преодолели внушённое наваждение и навалились скопом… Миль задыхалась под массой их тел — её оплели, спеленали руками и ногами, и — для верности — связали, а потом последовал один леденящий укол парализатора, который и поставил точку. И её сразу отпустили.

Впрочем, это было уже всё равно. Находясь где-то рядом, Бен не отзывался, не доносилось его ментозапаха, не слышалось его живой пульсации, и жить дальше не было ни желания, ни сил, ни смысла. Голоса людей, невесёлый смех, стоны, ругань, касающийся ноздрей горький дым, ветерок на обнажённой горящей коже, твёрдость камня под спиной — всё гасло, всё удалялось, всё кончалось… Хорошо…

А вот зря она надеялась загнуться так просто. Сквозь тугую вязкую тьму пробился голос, резкий и низкий, произносивший что-то отрывисто, яростно и медленно, с хрипом и придыханием в концах фраз. Другие голоса звучали контрапунктом — коротко, приглушённо. Неуверенность или растерянность в них сочетались с виноватостью.

Голоса раздражали — они не давали забыться, соскользнуть назад, в спасительную темноту и тишину. Сквозь опущенные веки пробилось подобие света… Миль попыталась шевельнуться, но не вышло, зато всё, что у неё имелось, теперь обозначило себя болью. И что с того, что боль эта в основном жила на поверхности… Зато её было много… А голова, например, болела не только изнутри, методично пробуя на прочность череп, но и снаружи — ага, за эту самую косу Миль в битве драли… то есть неоднократно и с удовольствием пытались ухватить… Гады такие. Ну, и воякам обижаться не на что: Миль долгов терпеть не могла, расплатилась, помнится, там же, на месте — сразу и сполна… Хоть бы ещё так не тошнило…

А ведь это, пожалуй, он и есть — отходняк после укола парализатора. Который она обещала бедному разведчику. Реальность, данная в не самых приятных ощущениях. Чем не повод посмеяться над собой. Надо думать, парню тому, если он, конечно, уцелел, сейчас ещё хреновей — он-то получил два ледяных укола…

Про Бена она старалась не думать, потому что иначе сердце стискивало такой жёсткой хваткой, что дыхание становилось проблемой — вдох ещё туда-сюда удавался, а вот выдох вонзался острым штырём, и темнота опять мягко обступала изголовье, заботливо гася сознание… Не то, чтоб Миль была против того, чтобы угаснуть — но ничего же не получалось, боль всякий раз возвращалась на место гнездовья, вытаскивая её из забытья… Миль выныривала из него на краткий срок, словно надевала тесную рубашку из боли, и вновь ускользала из неё…

Стервозная память неотвязно прокручивала, как первая из двух стрел чиркнула Бена по шее, и он упал, заливаясь кровью… И как слабело, неотвратимо глохло его менто… А душа почему-то противилась — жив… Но что такое её слабый голосок против очевидных фактов: Миль не слышала Бена, и даже отголоска хлебного ментозапаха не улавливала, как ни раздвигала границы призыва, тратя остатки сил… Не могли же дикари успеть утащить его к чёрту на куличики, не затем они его так упорно добывали. Или именно затем?… Поэтому — какая разница, болит, не болит… Только поскорее бы уже всё закончилось…