Арина Свобода - Шиворот-навыворот. Глеб и Ванька

— Слышь, сделай чего-нибудь!

— Чего? — не понял Глеб.

— Ну, контрольная! Пусть ее не будет!

— Офигел? Как я могу сделать, чтобы чего-то не было? Как я это представлю, по-твоему?

— Ну, я не знаю. Ты у нас умный, придумай что-нибудь!

— Гордеев и Малютин! Я надеюсь, вы так бурно обсуждаете решение задачи?! — прервал беседу раздраженный голос учительницы.

Гном замолчал. Ненадолго. Уже через пару минут он почти лег на парту, приподнял учебник и, спрятавшись таким образом от грозного учительского ока, зашептал:

— Слушай, а, может, пусть на нее кирпич упадет, а?! Ведь сволочь же!

— Сдурел? — глаза Глеба округлились. — Я тебе что — киллер? Иди ты… знаешь куда.

Он демонстративно уткнулся в учебник. Пашка обиженно засопел и тоже уставился в книгу. Глебу почти удалось нащупать решение задачи, но что-то мешало сосредоточиться, словно включенное поблизости радио. Он сердито бросил учебник на парту и завертел головой, пытаясь определить источник раздражения. Неразборчивое бурчание трансформировалось в слова:

— Ага, конечно, как чего — так: Гном, помоги… Как рога отращивать — это тоже Гном под рукой всегда… А как помочь другу — так нет, я не умею…

— Эй, ты достал уже! — ткнул приятеля в бок Глеб. — Ну чего я сделаю-то? И вообще — подумаешь, контрольная! Давай теперь всех учителей мочить, да?!

Ответить Пашка не успел.

— Гордеев! Да что это такое?! Ну-ка иди к доске. Поделись с нами распирающими тебя идеями.

Глеб одарил друга уничижительным взглядом и поплелся к доске. Неторопливо скрипя мелом по зеленому стеклу, он краем уха слушал разглагольствования математички:

— Ты бы, Гордеев, друзей себе поосмотрительнее выбирал. Малютину что — он год закончит и в училище отправится. А ты ведь дальше собираешься, в десятый? А он тебя назад тянет. Я же вижу — в последнее время ты совсем скатился!

— Да это не ваше дело — с кем нам дружить! — не выдержал Пашка. — Чего вы лезете!

— Малютин! Выйди из класса!

— Ну и пожалуйста! — Пашка одним движением смахнул учебник с тетрадкой в сумку и удалился, оглушительно хлопнув дверью.

Глеб, до того не обращавший особого внимания на слова учительницы, растерялся. По-хорошему, надо было уйти следом, и дверью так же хлопнуть. Но будучи по натуре покладистым, он не решился на столь экстремистскую выходку. Только стиснул мел так, что в рукав посыпались белые крошки и продолжил писать. «Вот сволочь, действительно» — беспомощно подумал он.

Перед глазами непроизвольно возникла картина: Ольга Анатольевна, замолкает на полуслове, хватает ртом воздух. Лицо ее краснеет, на висках вздуваются синие вены. Продолжая безмолвно разевать рот, она падает лицом на раскрытый журнал. «Врача! Скорую вызывайте! К директору надо!» — раздаются панические крики одноклассников. Пухлая рука с крупным перстнем на безымянном пальце беспомощно дергается несколько раз и бессильно соскальзывает с края стола…

Глеб опомнился. Он уже достаточно хорошо представлял, к чему могут привести его фантазии. Испуганно скосил глаза на учительницу и, с облегчением убедившись, что она живехонька, отогнал страшное видение.

— …я и говорю — нынешние дети совсем страх потеряли! Никакого уважения! Что… — Ольга Анатольевна оглушительно чихнула.

— Будьте здоровы, — нестройно прозвучало из класса.

Не отвечая, математичка торопливо полезла в сумочку. На свет появился огромный, похожий на вылинявшую наволочку, носовой платок, в который она чихнула еще трижды. Учительница высморкавшись — будто слон протрубил — протерла этим же платком заслезившиеся глаза и махнула рукой:

— Садись уж, Гордеев. Не мучайся. Кто готов выйти к доске?..

Глеб с облегчением плюхнулся на свое место. Внутри мутным клубком ворочались угрызения совести. Конечно, Пашка — настоящий друг, он все поймет и не обидится на предательство, но от этого становилось еще хуже. «Завтра решу его вариант. Сначала Пашке, потом себе» — обещание слегка успокоило ноющую совесть, и до конца урока Глеб честно пытался разобраться с алгеброй. Математичка продолжала чихать и сморкаться. К моменту, когда прозвенел звонок, вид у нее стал совершенно больной — красные заплывшие глаза, распухший нос, лихорадочные пятна на морщинистых щеках.

Глеб первым выскочил из класса и отправился на поиски Гнома. Приятель обнаружился в школьной раздевалке.

— Слышь… Ты извини… — буркнул Глеб, плюхаясь на скамейку.

— В смысле? — удивился Пашка.

— Ну… что я за тобой не ушел. И не ответил ей. Я и не слушал, чего она там несет, если честно…

— Забей! — махнул рукой Гном. — Она права. В смысле, не то, что я тебя куда-то тяну, а то, что мне пофиг — я в десятый не собираюсь. А тебе тут еще два года кантоваться. Так что незачем с учителями собачиться. В столовку идем?

Завтра, на третьем уроке, в класс, вместо грымзы-математички, вошла завуч:

— Ольга Анатольевна заболела. Я ее замещаю. Математику убираем, достаем биологию. Вам повезло, голуби сизокрылые, сегодня у вас будет два урока вместо одного, так что успеем подготовиться к четвертной контрольной, — она начала раздавать карточки с заданиями.

— Круто! — вытаращился на друга Пашка. — Это ты, да? Она ж вчера здоровехонька сидела, Класс! Молоток ты! А чего кислый такой?

Глеб, поначалу не связавший внезапную болезнь математички с собой, вдруг вспомнил вчерашнее видение. Ему стало жутковато. Не обращая внимания на радостно возбужденного приятеля, он поднял руку:

— Маргарита Валерьевна!

— Да?

— А что с ней? С Ольгой Анатольевной.

— Грипп, наверное, — подняла брови завуч. — Отрадно, Гордеев, что вы так беспокоитесь о здоровье вашей учительницы, но, может, мы все-таки приступим?

Глеб расслабился.

— Чего я-то? — буркнул он в сторону друга. — Она сама заболела, небось.

Пашка изобразил на лице крайнюю степень скептицизма, но продолжать дискуссию не стал.

Вечером Глеб почувствовал себя нехорошо. Сильно болела голова, во рту появился неприятный привкус, а в горле поселилась колючая боль. Мама посмотрела на градусник, засуетилась, вручила сыну чашку отвратительного горячего пойла, напшикала в горло какой-то гадостью и уложила в кровать.

— Горе мое, — легкая мамина рука приятно холодила пылающий лоб. — Большой мальчик уже, и на тебе — заболел. Ходишь расстегнутый, форточку открываешь все время… Вот результат. Ну, куда это годится? Вот что это такое — тридцать семь и восемь! Эх, Глеб-Глеб… Спи давай, горюшко…

Убаюканный ласковым маминым ворчанием, Глеб незаметно соскользнул в сон. И очутился посреди бескрайнего поля. С чистого синего неба палило ослепительное солнце. Насколько хватало глаз, стояли ярко-желтые колосья высотой почти по грудь. Горячий ветер гонял по фантастическому янтарному океану невысокие волны. Глеб раскинул руки и, раздвигая грудью шуршащую тесноту, пошел вперед. Длинные колючие усики приятно щекотали ладони. Нагретый сухой воздух пах летом. Глеб засмеялся — светлая беспричинная радость переполняла его.