Владислав Крапивин - Стальной волосок

Пока Константин Матвеевич излагал эту историю, Ваня сидел тихо и угрюмо. Он ничему уже не удивлялся. И даже не пытался избавиться от тоскливой боязни, рожденной новым совпадением. Она опять затянула серой пленкой то хорошее, что случилось сегодня…

Дед наконец глянул внимательно:

— Иван, а ты чего… скисший такой? Тебе неинтересно?

— Мне интересно… только… Граф, я сейчас, наверно, завою, — честно сказал Ваня.

Профессор Евграфов как бы клюнул пространство: носом, глазами, плечами, кадыком на шее, сильно качнулся к Ване:

— Я… что — то не так сказал?

— Ты все так сказал… Только не сказал названия острова. Но я и без тебя знаю. Это Гваделупа…

— Ну… да. Ну и что? Почему ты испугался?

Надо было огрызнуться, что ничуть он не испугался. Но Ваня хмуро объяснил:

— Потому что он меня достал…

— Остров? — изумился дед.

— Да! — со слезинкой сказал Ваня. И вдруг начал рассказывать про все. Как одно «клеилось» к другому. Роман «Юные путешественники» (по правде говоря, не самый интересный у Жюля Верна), где захватившие судно «Резвый» пираты не решились пойти через Ривьер — Сале. И тут же — мамина путевка, круиз с заходом на Гваделупу. И выстрел… И рассказ Никеля о кровавых делах на Гваделупе… Был, правда, светлый зайчик — сверкающая гваделупская монетка с кораблем. Но сейчас — опять какая — то тревога… Окрошка событий, от которой холодеет внутри.

Граф шевельнул бровями и догадался о главном:

— Ты просто боишься: не случилось бы чего — нибудь с мамой.

Ваня, словно очнувшись, поморгал. Почти с облегчением согласился:

— Кажется, да… Но и что — то еще тут…

— С мамой ничего не случится. Она по своим делам летает в разные страны каждый месяц. Не один год уже. Почему именно Гваделупа должна принести какую — то беду? Чушь… Слушай, а ты что? Боишься летать?

— Да нет… не очень. Если сам, то не страшно…

— Вот и о маме думай без страха. Это ей поможет… Но ты сказал «что — то еще тут»?

Ваня стыдливо кивнул. И дед кивнул:

— Про это «что — то еще» я тебе объясню по — наручному. Сыграл роль закон стержня.

Ваня поднял слегка намокшие глаза.

— Закон… чего?

— Магнитного стержня. Множество событий и фактов, связанных с чем — то одним, существуют до поры до времени по отдельности, сами по себе. Вот представь себе рассыпанные на столе мелкие винтики, канцелярские кнопки, скрепки, булавки. Валяются просто так. И вдруг на столе появляется сильный магнит. Сразу вся железная мелочь напрягается. Если какие — то штучки и не могут подъехать и приклеиться к магниту, они все равно располагаются вдоль силовых линий. Булавки и шурупчики — головками к стержню, кнопки пытаются встать на ребро… Все теперь подчинено магнитному сердечнику, он определяет обстановку… Так же и в жизни. Ты вот зацепился раз — два памятью за Гваделупу, и теперь будет каждое лыко в строку — газетная статейка, новости в телевизоре, песенки бардов, мимоходом брошенное слово…

— Но ведь это же не случайно!

— Нет, конечно. Я же говорю — стержень…

— Но какой? — нервно сказал Ваня.

— Опять двадцать пять! Маг — нит — ный!.. В переносном смысле, конечно…

— Вот именно, что в переносном. А где он?.. Ну, не на том же дурацком острове в Карибском море! И при чем тут я?

— Законный вопрос, — важно отозвался Граф. — И точного ответа пока нет. Надо поразмышлять. И подключить интуицию… Видать, прошел этот стерженек через дальний остров, и через Турень, и через разные времена. И через нас с тобой… Тут надо не лелеять в себе суеверные страхи, а докопаться до сути…

— А почему он… и через тебя прошел? Ты сказал…

— Здрасте! Я же тебе только что рассказывал! Про Ремкиного деда, про Соленую реку…

— Но это Ремкин дед, а не твой…

— Но Ремка — то мой друг!.. Ты, может быть, устал слушать?

— Не — е — е!..

— Тогда слушай, что было дальше, — сказал Граф. — За год до нашего знакомства Ремка поехал в пионерский лагерь. Первый раз в жизни. А там, известное дело, — по вечерам, после отбоя, болтовня в палатах. Всякие истории — про привидения, про приключения, про невиданные и неслыханные дела… Была самая середина прошлого века, война кончилась недавно, поэтому немало было историй о фронтовых и партизанских подвигах. В том числе и таких, где героями были отцы и старшие братья…

…А у Ремки брата не было никогда. А отец пропал без вести в сорок первом году, в окружении под Киевом… Тогда это было страшное дело. Те, кто пропал, считались чуть ли не изменниками, перебежчиками к немцам. Если оказался в плену — значит враг народа. Поди докажи, что это не так! Особенно, когда нет никаких известий…

Поэтому сперва Ремка помалкивал, только слушал других и томился от зависти. А потом вспомнил теткины рассказы о легендарном деде или прадеде. И выдал историю про пароход «Охотницу». Ну, сперва — то ее принимали с интересом, два вечера подряд. А потом нашелся дотошный вредный слушатель, постарше Ремки — из тех, кто любит всех разоблачать, — и поднял рассказчика и ребят на смех. Мол, вам плетут всякую фигню, а вы уши развесили! Никогда речные пароходы не ходили Северным морским путем! И не было ни «Охотницы», ни Булатова, потому что, если бы они были, про них бы висели всякие фотографии в музее и рассказывали бы на пионерских сборах и даже улицу назвали бы где — нибудь рядом с пристанью! Есть там улица Булатова? Нету! Есть фотографии в музее? Нету! Слышал кто — нибудь про такого капитана и такой пароход? Ни фига никто не слышал!..

Ремка отругивался, как мог, а потом разревелся от обиды.

Реветь в «крепком мужском коллективе», если тебя даже ни разу не стукнули, — это «западло». Ремкин авторитет съехал вниз, как ртутный столбик на морозе.

Ремка не был трусом, он отстаивал свою правду и самолюбие изо всех сил, кидался в драки без оглядки, но получал за это и от ребят, и от вожатых. «Этот несносный Шадриков! Совершенно не вписывается в лагерные нормы!» Была, правда, одна вожатая, он попыталась разобраться. И посоветовала: «Ты, Рема, поговори с мальчиками, объясни, что сочинил свою историю просто для общего интереса…»

А он разве мог предать капитана Булатова? Он сказал этой вожатой, что она дура, и лишился последней поддержки…

Путевка была на две смены, однако после первой Ремка заявил матери, что больше в лагере не останется. Она раскричалась, пустила слезу, дала ему несколько подзатыльников, потом велела «рассказать всю правду».

Если не маме, то кому ее, правду, расскажешь — то (даже после подзатыльников)? Ремка повсхлипывал и честно изложил про все, что было. И мама… она вдруг очень испугалась. Она согласилась не отправлять Ремку на вторую смену («Вернем путевку!»), но категорически запретила рассказывать кому — нибудь «эти бредни про капитана». Потому что «хватит нам неприятностей из — за отца». Потом объяснила уже спокойнее: может быть, капитан Булатов и правда жил на свете, но кто знает, за кого он воевал? Чей пароход угнал и у кого? И, если уплыл на Кубу (или еще куда — то), то с кем? А что, если с англичанами и беляками? И если это узнают там (то есть на улице Семакова, где МГБ), что тогда будет?