Владислав Крапивин - Стальной волосок

— Осадка немалая. Сюда едва ли он сунется, но и нас не выпустит, — сказал капитан.

— Но он тяжел, у «Артемиды» явное преимущество в скорости, — запальчиво возразил Митя Невзоров.

— Прежде, чем мы воспользуемся этим преимуществом, он превратит нас в труху, — разъяснил задорному гардемарину Новосельский. — У него каждое орудие стоит полдюжины наших. И по мощности, и по дальнобойности…

— Стал… — сказал Стужин. — Кажется, отдал якорь.

Капитан Гарцунов произнес неторопливо и увесисто:

— Прежде чем сделать дальнейшие приказания, мне хотелось бы услышать ваше мнение, господа: как нам поступить в этом положении?

По традиции полагалось высказываться, начиная с младшего по званию. Митя Невзоров еще не был офицером, но, кажется, уже привык считать себя таковым.

— Прежде всего, мне кажется, следует зарядить карронады и раздать команде ружья, — заявил он.

Капитан чуть поморщился:

— Вы забыли, что это уже сделано… Вопрос в том, следует ли нам начать движение к выходу из бухты для попытки прорыва или ждать действий противника?… Мичман?

— Полагаю, что следует ждать, — высказался мичман Сезаров. — Они спустили шлюпку и, судя по всему, желают нанести нам визит… Кто знает, может быть, у них есть сведения об окончании войны?

— Ага, держи карман, — буркнул Новосельский.

— А откуда они здесь вообще знают про войну? — ворчливо спросил доктор. — Скорее всего, мы первое судно, которое пришло сюда из Европы после начала конфликта.

— Ну, не скажите, — возразил капитан. — Пока мы расталкивали веслами архангельские льды, многие европейцы еще в марте наверняка успели отправиться в Америку. Из южных гаваней. Со свежими вестями…

Доктор стоял у самой балюстрады, огораживавшей ют. Гриша поднялся до середины трапа, подергал доктора за брючину.

— Петр Афанасьич, можно вашу трубу? На минуточку…

— Возьми, голубчик…

В трубу показалось, что шлюпка совсем недалеко. Она была похожа на тяжелого жука, ползущего по ровной поверхности лилового стола — равномерно шевелила веслами-лапками. Можно было разглядеть, что гребцы — матросы в одинаковых синих курточках и шапочках с помпонами. На корме стоял, покачиваясь, офицер в треуголке и эполетах. За ним, при каждом взмахе весел, дергалось на коротком древке полотнище белого флага.

«Белый флаг — это ведь просьба о перемирии, о переговорах, — сообразил Гриша. — А перемирие — оно ведь на короткое время, когда настоящего мира нет. Значит, и правда война…»

Всем казалось, что шлюпка еле ползет. Оно и понятно: четыре мили для гребного суденышка — это около часа хода. Но наконец шлюпка оказалась вблизи, и видно стало: движется она быстро — бурунчики у форштевня.

— Спустить трап, — скомандовал лейтенант Стужин. С борта полетели два каната с вплетенными в них выбленками.

Шлюпка подошла, встала бортом, гребцы вскинули весла вверх лопастями. Офицер (невысокий, кругловатый, но ловкий) без труда поднялся, почти взбежал, по трапу, прыгнул на палубу, отодвинул в сторонку двух собравшихся было помочь ему матросов. Встал прямо, поднял к треуголке два пальца. Капитан Гарцунов — уже в парадном мундире, с эполетами и при сабле — шагнул навстречу, коснулся пальцами козырька фуражки.

— Лейтенант французского фрегата «Брюн торо» Пьер Рошар, — сказал француз (естественно, по-французски). — Имею честь приветствовать храбрых русских моряков в водах наших владений.

Гарцунов, конечно, понял его, но оказавшийся рядом доктор перевел лейтенанта Рошара — видимо, для пущей солидности. Перевел и название фрегата — «Коричневый бык». Капитан кивнул. И вопросительно молчал. Француз заговорил снова:

— Командир фрегата капитан Мишель Франсуа де Ансу просит командира российского брига и одного из офицеров пожаловать на борт нашего судна. Капитан гарантирует гостям полную безопасность и благополучное возвращение на бриг.

Доктор перевел снова. Наступило молчание. Гарцунов по очереди посмотрел на офицеров. Потом решил:

— Надо ехать, господа. Негоже демонстрировать боязнь перед лицом неприятельского флота… Да и выхода, похоже, нет…

— Это ловушка, — сумрачно усомнился лейтенант Стужин.

Француз улыбнулся, шевельнул черными усиками и вдруг сказал по-русски:

— Это не есть ловушка, месье. Слово чести.

— Владимир Игоревич, вы отправляетесь со мной, — сообщил Гарцунов мичману Сезарову. — Александр Гаврилович, вы остаетесь за командира. В случае моего невозвращения через три часа берете на себя полную власть и действуете в соображении с обстоятельствами… Лейтенант Рошар, — добавил он по-французски, — мы к вашим услугам…

Гриша слышал разговор, но французских фраз не понимал (уроков с Митей Невзоровым и доктором оказалось явно недостаточно). Однако он разобрал: «Капитан Мишель Франсуа де Ансу»… Ансу!

Изящный, улыбчивый злодей словно оказался рядом… Да, конечно, никакого палача-скрипача Ансу на свете никогда не было, Гриша это понимал! Но одно лишь совпадение имен показалось зловещей приметой. И прежние, давящие душу страхи — более сильные, чем простое ожидание боя, гибели или плена, — опять навалились на Гришу.

…И страхи эти не отпускали его до возвращения капитана. Гриша ушел в каюту, съежился на койке — не было желания смотреть на чужие берега и скалы. Чтобы унять тоскливую тревогу, Гриша стал вспоминать «ту самую» музыку:

Стало полегче, спокойнее, но полностью страх не ушел. И когда снаружи раздались плеск весел и голоса, говорившие о возвращении капитана, Гриша выскочил наружу, вздрагивая от всяких ожиданий.

Было не по себе, стыдно, и все же он не удержался — пробрался в кают-компанию, где собрались офицеры (и Митя, и доктор, конечно). Устроился между спинкой длинного дивана и стенкой с кормовыми окнами. «Если заметят, скажу, что искал потерявшегося кнопа…» Впрочем, едва ли бы его выгнали, понимая, как натянуты нервы мальчишки…

Капитан сказал, усмехаясь:

— Французы и в самом деле весьма галантные люди. Капитан Ансу — не исключение…

Далее Гриша услышал рассказ о пребывании Николая Константиновича на фрегате — рассказ, показавшийся сперва не во всем понятным, но после сложившийся в более или менее связную историю. Вот она…

Капитан фрегата приветствовал русского командира и его спутника с безукоризненной вежливостью, представил своих офицеров. Приказал принести вина («Кстати, прекрасное вино, не правда ли, мичман?»). Поднял тост за счастливый случай, давший возможность принять у себя российских мореходов.

— Но… — сказал он, ставя бокал, — обстоятельства войны вынуждают нас коснуться и неприятной темы. Поскольку мы, волею политиков, оказались нынче в роли противников, необходимо решительно и не роняя достоинства развязать этот узел.