Елена Ленковская - Спасти Кремль

В опустевшей усадьбе царили тишина и беспорядок. Кругом валялись во множестве винты, гайки, гвозди, какие-то железные крючья и пружины. Карл Фридрихович долго глядел на дымящиеся остатки сожжённой гондолы, и невесёлые мысли одолевали его. Обойдя кругом пепелище, он с любопытством рассмотрел большой деревянный отруб, очевидно служивший для образца. В недавно шумном и полном суеты Воронцово было тихо.

Вдруг Карл Фридрихович услышал кошачье мяуканье. Он повернулся и увидел сидящего на земле полосатого кота. Кот смотрел на Шрёдера в упор.

Портной сказал ему: «миц-миц». Кот не шевелился. За долгую жизнь в России Карл Фридрихович открыл, что все кошки, без исключения, одинаково хорошо понимали как по-русски, так и по-немецки. Но этот полосатый пройдоха даже не пошевелился. Видимо, из патриотических соображений.

Портной открыл было рот, чтобы позвать кота ещё раз, но кот вдруг сам разинул рот, и Шрёдер отчётливо услышал тихое «кис-кис». Карл Фридрихович решил было, что ему напекло голову.

— Боже мой, боже мой, — жалобно забормотал он по-немецки и направился в тень.

«Кис-кис» повторилось. Карл Фридрихович обернулся. Рядом с котом стояла в ореоле солнечного света девочка в белом платье. Она наклонилась к коту, погладила его и взяла на руки.

— Гретхен! Майн готт! Ты ли это? — портной ошеломлённо уставился на лучезарную фигуру. Прошло мгновение. Поняв свою ошибку, маленький сутулый человечек вдруг всхлипнул и прошептал: — Ах, мой милый Августин… всё прошло, всё.

— Все уже уехали, — звонко сказала девочка. Она внимательно посмотрела на Карла Фридриховича и добавила на его родном языке: — Меня зовут Луша. Лукерья Раевская. Вы кого-то потеряли? Все уже уехали, — снова сочувственнно повторила она.

Карл Фридрихович покачал головой. Первоначальное сходство так поразило его, что он как-то забыл о пятидесяти годах, прошедших с тех пор, когда его обожаемая Гретхен была десятилетней девочкой.

— Нет-нет, я просто хотел посмотреть на шар. В Москве столько о нём толковали… — Карл Фридрихович спохватился и приподнял шляпу. — Имею честь представиться, Карл Фридрихович Шрёдер.

— Очень приятно, — присела Луша, наклонив головку. Откуда только что берётся, подумал бы Руся, увидев её. Зато Шрёдер подумал, что сразу видно ребёнка из хорошей семьи.

— А вы в самом деле портной? Или у вас только фамилия такая?

— В самом деле. Вы очень проницательны.

— А здесь была швейная мастерская. Я в ней работала.

— Почему же вы не поехали со всеми?

— Мне нужно было остаться в Москве. Мне нужно дождаться одного человека… А вам, случайно, белошвейка не нужна?

— Нет, мне нужна кухарка… — он с сомнением поглядел на девочку. — Где же ваши родители, фрейлейн Луша?

Луша вздохнула и серьёзно ответила: — Здесь я одна.

Кот-русак возмущённо мявкнул. Девочка улыбнулась:

— Не считая кота.

— Идём. Идём со мной. Только чур, — добавил старый немец, — на улицах говорить только по-русски. На прочих в Москве теперь могут смотреть с подозрением!

— Мы же не похожи на шпионов, — сказала Луша несколько испуганно, прижимая к себе своего мохнатого приятеля, — правда, котик?

— О, нет, только не кот. Не этот кот, — заверил её Карл Фридрихович и грустно улыбнулся.

Покидая Воронцово в компании Карла Фридриховича, предусмотрительная Луша выяснила название улицы, где жил портной и на минутку задержалась. Обгоревшей головёшкой она нарисовала на стене огромными буквами следующую формулу: Р+Л= Сретенка+К.Ш.

Уверенная, что Руся без труда разгадает головоломку, она снабдила надпись улыбающейся подмигивающей рожицей, какой всегда подписывала свои эсэмэски. Луша полюбовалась своей работой — надпись было видно издалека.

Наконец, они двинулись в путь.

Луша легко поспевала за жилистым и неожиданно скорым на ногу Карлом Фридриховичем. Скоро они вышли на улицу, которая вся было запружена подводами. Везли раненых после большого сражения у Бородино. Они лежали и сидели на телегах. Лица их были измучены и покрыты пылью. Москвичи подавали раненым напиться, совали им в руки калачи и пироги. Луша загляделась на бледного красивого офицера с рукой на перевязи, который стоял, привалившись к задку телеги: места на подводах не хватало. Она робко улыбнулась ему. Ей очень захотелось помочь всем этим людям.

— Какая всё-таки гадкая штука эта война, — подумала Луша, вглядываясь в бесконечную вереницу подвод. — Ведь ещё несколько дней назад все эти солдаты были здоровы, полны сил и надежд.

Потом она с тревогой вспомнила о Русе. И, первый раз после своего появления в прошлом, она всерьёз подумала о том, что, в общем-то, с войны можно и не вернуться.

Ни в прошлое, ни в настоящее, ни в будущее.

У Шрёдера Луше понравилось. Она мигом освоилась, и стала помогать старику по хозяйству. Немного прибралась в мастерской, там и ночевала, лёжа на «катке» — деревянном помосте для работы. Под катком валялись груды тряпок и обрезков материи. У окна стоял манекен. В углу за ширмой висели готовые пальто, сюртуки, жилеты.

Особенно интересно было разглядывать мундиры. Луша теребила выкладки из жёлтых шнуров и блестящие, нашитые в несколько рядов, пуговицы.

— Да-а, такие концертные костюмы нашим даже не снились, — думала она, вспоминая свою будущую танцевальную студию. — Только танцевать в них, наверное, жарковато.

— А это что? Как раз на меня! Ой, можно примерить? — спросила она, ухватившись обеими руками за тёмно-зелёный двубортный мундирчик с красными обшлагами.

Ответить было некому. Карл Фридрихович в мастерскую почти не спускался. Он проводил досуг в молчаливом размышлении и слушании различных музыкальных приспособлений, наполнявших его скромную квартирку во втором этаже.

Луша аккуратно отцепила бумажку с надписью и какими-то цифрами в углу.

— Хм, кадет Комаровский, — прочитала она вслух и хихикнула.

Девочка набросила мундирчик, и стала похожа на кареглазого щупленького кадетика.

— Красота! — Кадетик вытянул шею и повертел головой.

Сначала он жеманно крутился перед зеркалом, и закатывал глаза, точно девчонка. Потом нахмурился и постарался принять залихватский вид: выгнул грудь колесом и надул щёки. Наконец, отдал зеркалу честь и принялся маршировать туда-сюда, высоко задирая колени. Примерно так, как их учили на хореографии — дома, в далёком будущем.

Марш уже перешёл в танцевальный бег на месте, когда прозвучал дверной колокольчик. Запыхавшаяся Луша кинулась открывать, позабыв скинуть мундирчик.

На пороге стоял офицер в тёмно-синем мундире с малиновыми лацканами. Луша восхищённо уставилась на серебряные эполеты на его плечах. Пуговицы из белого металла, нашитые в два ряда, сияли как звёзды.