Елена Ленковская - Лето длиною в ночь

— Ты знаешь что… Ты не думай о том, о плохом, что увидишь там… Ты… ты просто поверь, что у тебя всё получится…

— Всё думаю, — помолчав, добавила она, — та икона, что в музее висит — это же список с этой, древней Владимирской… — Если эту не вернуть, то… то может и не будет никакого рублёвского списка…

Глеб не ответил.

Он сорвал с вешалки шинель, сунул руки в рукава, стал молча застёгиваться.

— Куда ты?

— Пойду, проветрюсь.

— Шапку не забудь.

Сказав это, Луша вдруг посмотрела на него странным взглядом, будто вспомнила нечто очень важное. — Хм, — забормотала она себе под нос, — как это я не подумала! Тебе нужно, как минимум, надеть шапку…

— Чего?

— Ерунда… Потом объясню. Послушай, а тебе не кажется иногда, что не столько ты на неё смотришь, сколько Богородица за тобой наблюдает? Смотрит на тебя…

Он кивнул. Да. Кажется. Смотрит так, словно ждёт от меня чего-то…

И вдруг потолок будто раскололся.

Колокол. Гремел колокол.

Оглушительный колокольный звон ворвался в душный сумрак прихожей, в клочья разорвав тишину, пропахшую старыми духами и рассохшимся пыльным паркетом.

Глеб выронил кашне, не сразу сообразив, что это всего-навсего дверной звонок.

— Наверное, Тоня с работы вернулась… — Луша поспешно поднялась с коленей. — Надо открывать, — со вздохом прошептала она Глебу, — только сначала икону спрятать. Ой, а чем это пахнет? Горим?! — Мама дорогая, там от картошки, верно, одни угли остались!! — И она стремглав бросилась на кухню.

Спрятать…

Глеб — как был, не раздеваясь, в расстёгнутой шинели, с форменной ушанкой в руке, — взялся за икону.

И вдруг понял — давно нужно было остаться с нею один на один!

Колокола из динамика звенели и звенели, разрывая барабанные перепонки, вытесняя, заглушая все шорохи и слова, все сомнения и страхи.

Он выпрямился решительно. Зачем-то нахлобучил на голову мешавшую в руках шапку. Колокола били прямо над головой, как набат, как сигнал тревоги, как призыв пройти сквозь стену.

Поверх барьеров.

Сейчас, или никогда!

И у него — получилось.

Сквозь тёмно-синюю щёлку заглядывает в кухню вечерняя звезда. Это Тоня велела приоткрыть окошко — чтоб поскорее выветрился стойкий запах горелой картошки.

Луша, засучив рукава, с каким-то небывалым воодушевлением драит почерневшую сковороду проволочной мочалкой. Клочья пены так и летят во все стороны. Луша бодро напевает, искоса поглядывая в стеклянную дверку шкафчика, — в ней отражается Глеб, одетый по домашнему — в спортивные штаны и подаренную Русей футболку с прикольным принтом на груди. А ещё Тоня — с утюгом в руках.

Пока Антонина гладит Глебовы чёрные форменные брюки, наводя стрелку, а Луша самоотверженно борется со сковородкой, сам Глеб пьёт чай. Он сидит на диванчике, прихлёбывает из чашки и бездумно глядит в телевизор, вещающий по-итальянски, потому что, как водится, настроен на итальянский канал.

На шее у него шарф — Тоня велела. Шарф колючий. Приходится терпеть. У Глеба болит горло.

— Оставь меня завтра на день у себя! — жалобно сипит он. — А, Тонь?

Он просительно смотрит на неё, умильно хлопает ресницами. Коронный, надо сказать, номер. Всегда срабатывал. Но только не сегодня.

— Нет, — качает головой Тоня, закончив гладить, и усаживаясь ближе к лампе, чтобы зашить его дырявый носок. — Мне с самого утра на работу. А у тебя, смотри-ка, даже голос пропал. Езжай, друг мой, в училище, там тебя хотя бы полечат.

— А с ребятами нельзя остаться?

— Вот только не завтра. В другой раз. Они в Гатчину собрались, тётю свою навестить. Так что тут никого не будет весь день. Одному, сам понимаешь, скучно. К тому же, — иронически усмехается она, — я не слишком рассчитываю, что без меня ты вовремя отклеишься от телевизора и вспомнишь о том, что нужно прополоскать горло.

Глеб криво ухмыляется. В этом Тоня права безусловно.

— Рассчитывать на добровольное полоскание Глебом его собственного горла с Тониной с стороны было бы недальновидно и даже опрометчиво, — подтверждает заглянувший на кухню Руся.

Тоже мне умник. Глеб вздыхает. Взболтав остатки чая в чашке, бубнит обиженно:

— Чего это у тебя такой чай жидкий! Сквозь него Кронштадт видно!

— Ну, наслушался экскурсий! — притворно возмущается Тоня. — Вообще, нечего на ночь чай крепкий дуть! — Однако доливает в его чашку заварки.

Вид у неё при этом — довольный. А у Глеба — всё равно — не очень…

Ночью Глеб ворочается, не может уснуть.

Он вспоминает Лушкин восхищённый взгляд. Раевского, крепко, уважительно стискивающего ему руку.

Он говорит себе — я сделал это! Я справился. Вернул икону куда следовало.

Оставил в храме у столба — аккуратно, бережно к стеночке прислонил. И, не оглядываясь, сразу назад. Торопился. Как будто боялся, что в лёгких воздух кончится — тот, который здесь, перед нырком вдохнул — и тогда — всё… Успел! Выдохнул уже здесь, в настоящем. Шапку вот только потерял.

Всё нормально. Я — не трус. Просто — обратно в будущее спешил. Меня же здесь ждут.

У меня — своё время.

А у Прошки, у Дёмы и Аксиньи, у Варсонофия и Патрикия — своё.

Он не должен ничего менять в прошлом. Он вспоминает Лушино серьёзное лицо в полусвете уличных фонарей, и снова слышит сказанные ему тогда слова: «Мы за прошлое не в ответе. Мы отвечаем за будущее».

Всё так. Но Глебу не спится. На душе муторно. И он знает — отчего…

Утром все встают рано, суетятся, занимают очередь в ванную, наспех завтракают.

Раевские выслушивают инструкции — про метро, про остановку автобуса, про «обязательно позвонить», как доберутся.

Близнецы послушно кивают, уверяют, что если что — телефон заряжен, а ключи в кармане. И карман застёгнут, а как же. И дверь будет захлопнута как следует, и дорогу спросят у прохожих. Конечно, они не потеряются. Конечно, не пропадут. И вообще — достаточно взрослые, потому что «сама же говоришь, у Руси скоро усы вырастут», и, к тому же, обоим скоро паспорт получать.

— Ну да, через год… А тебя Рублёв вообще не спрашивают! Ты ищи скорее свою шапку!

Тоня страдальчески морщась, стучит указательным пальцем по запястью:

— Время, Глеб, время, уже уйма времени!

Шапку они так и не находят. Не признаваться же, где он в самом деле её посеял…

Наконец, Глеб, в форменной шинели, но с непокрытой головой, а за ним — Тоня с сумкой через плечо, застёгиваясь на ходу, — первыми выбегают из дома.

Сначала — в училище.

Тоня должна доставить Глеба старшему офицеру «прямо в руки».

Они долго едут в переполненной маршрутке, и Тоня всю дорогу хмурится, озабоченно поглядывает на часы. Опаздывает! А ей — нельзя…