Хоуп Мирлис - Город туманов

Однако фенхеля над дверью вдовы Тарабар не оказалось.

Мужчины ухмылялись, девицы хихикали, но никто не произносил ни слова. Ранульф между тем оправился от испуга и вновь приступил к еде, а вдова принялась его успокаивать:

— Помяните мои слова, маленький господин, вам придется научиться любить Портунуса так, как любим его все мы. Верьте Портунусу — он знает, где ловить форель, и где искать птичьи гнезда. Так, Портунус?

Портунус восторженно захихикал.

— Да и то, — продолжила вдова, — я знакома с ним уже двадцать лет. Он здешний ткач и переходит с фермы на ферму, а та комната, в которой стоит ткацкий станок, называется «гостиной Портунуса». На двадцать миль окрест ни один праздник или свадьба не обходятся без Портунуса — он прекрасно играет на скрипке.

Люк, от только что пережитого испуга сделавшийся необыкновенно наблюдательным, заметил, что Эндимион Лер погрузился в молчание и на лице его отразилась тревога.

Когда трапеза завершилась, служанки и работники немедленно исчезли, как и Портунус; однако трое гостей остались сидеть за столом, прислушиваясь к приятному пению прялок вдовы и Хейзл, лишь изредка переговариваясь, потому что после проведенного на воздухе долгого дня всех троих клонило ко сну.

В восемь часов в дверь негромко поскреблись.

— Это дети, — сказала Хейзл и, встав, открыла ее, после чего из сумерек на пороге появилось трое или четверо смущенных мальчишек.

— Добрый вечер, ребятишки, — радушно сказала вдова. — Явились за хлебом и сыром?

Смущенные присутствием незнакомых людей дети потупились.

— Эти деревенские дети, господин Шантеклер, по очереди стерегут наш скот по ночам, — обратилась вдова к Ранульфу. — Наше стадо пасется в нескольких милях отсюда, в долине, там, где хорошее пастбище, а пастух любит ночевать в собственном доме.

— И эти маленькие мальчики проведут снаружи всю ночь? — с невольным трепетом в голосе спросил Ранульф.

— Именно так! Их ждет веселое время. Они сооружают себе шалаши из ветвей и зажигают костры. О, им очень весело!

Дети расплылись в улыбке; и когда Хейзл выдала каждому хлеба и сыра, заспешили в сгущающиеся сумерки.

— Мне бы тоже хотелось как-нибудь пойти с ними, — проговорил Ранульф.

Вдова начала было возражать против самой идеи о том, что молодой господин может провести ночь под открытым небом вместе с коровами и деревенскими мальчишками, однако Эндимион Лер решительным тоном произнес:

— Чепуха! Я не хочу, чтобы с моим пациентом нянчились, как с младенцем. Да, Ранульф? Ты вполне можешь переночевать под открытым небом, если захочешь. Только придется подождать, пока ночи станут еще более теплыми. — Помедлив секунду, он добавил: — Скажем, до Иванова дня.

Они поговорили еще немного, то и дело зевая, и вдова предложила всем отправляться в постель, дав каждому сальную свечу, и только Ранульф, в виду его высокого положения, получил восковую, доставленную из Луда.

Эндимион Лер зажег свечу, поставил на вытянутую руку и принялся задумчиво рассматривать пламя, склонив голову набок.

— Трижды благословенное растеньице! — начал он таинственным тоном. — Цветок, выращенный из жира, с восковым стеблем и пламенными лепестками! Ты сильнее защищаешь от наговоров, ужасов и незримых угроз, чем фенхель, ясенец или рута. Приветствую тебя! Противоядие против смертоносных ночных теней! Процветая во тьме, добродетелью своей ты облегчаешь сердца и даруешь спокойный сон. Больные благословляют тебя, и женщины на сносях, и люди, смущенные умом, и все дети.

— Не корчи из себя шута, Лер! — грубо одернула его вдова совсем другим тоном, чем тот, деланно любезный, которым она вела с ним разговор.

Внимательный наблюдатель сразу понял бы, что на самом деле они знакомы куда более тесно, только скрывают это.

Впервые в жизни Люк Хэмпен не мог уснуть.

Всю прошлую неделю бабушка вколачивала в его голову, грозя дряхлым кулаком, следующую мысль: если с господином Ранульфом что-либо произойдет, вина падет на него, Люка; еще до отъезда из Луда этот честный парень, но отнюдь не герой, запаниковал, и все мелкие и весьма странные подробности прошедшего вечера не вселяли в него бодрость духа.

Наконец он почувствовал, что более не может терпеть. Встав, он зажег свечу, и осторожно пробрался по лестнице вниз, а потом в комнату Ранульфа.

Тот тоже не спал. Так и не погасив свечу, Ранульф, лежа на спине, изучал фантастический потолок.

— Что тебе нужно, Люк? — воскликнул он со злостью. — Почему никто и никогда не может оставить меня в одиночестве?

— Я просто хотел убедиться в том, что с тобой все в порядке, сэр, — стал оправдываться Люк.

— Конечно, в порядке. С какой стати может быть иначе? — Ранульф поглубже зарылся в постель.

— Я должен был знать это наверняка. — Люк помедлил, а потом умоляющим голосом попросил: — Прошу тебя, господин Ранульф, будь хорошим мальчиком и расскажи мне, что это произошло с тобой за ужином, когда в кухне появился этот выживший из ума старый ткач. Твой крик так перепугал меня.

— Ага, Люк! Знаю, но не скажу! — принялся дразнить его Ранульф.

Однако, в конце концов, он признался, что совсем еще маленьким часто видел Портунуса в своих снах.

— Причем сны были страшные, — сказал Ранульф.

И Люк с великим облегчением принял это объяснение. Сам-то он не видел снов и не придавал им особого значения. Мало ли что кому снится.

Заметив удовлетворение на его лице, Ранульф, состроив гримасу, сказал:

— Дело было не только в этом, Люк. Понимаешь, старый Портунус на самом деле мертв.

На сей раз Люк встревожился по-настоящему. Что, если его подопечный сходит с ума?

— Чего только ты не придумаешь, господин Ранульф! — воскликнул он по возможности шутливым тоном.

— Ничего, Люк, можешь не верить мне, если не хочешь, — сказал Ранульф. — А сейчас спокойной ночи, я хочу спать.

Задув свечу, он повернулся спиной к Люку. Тому ничего не оставалось, как вернуться в свою постель, и вскоре он уснул крепким сном.

Неделю спустя мистрис Хэмпен получила от Люка следующее письмо:

Дорогая тетя, надеюсь, что письмо это найдет тебя так же легко, как и оставило меня. Я помню, что ты мне говорила, и пытаюсь приглядеть за маленьким господином, однако место здесь странное, безо всяких сомнений, и я уже мечтаю, чтобы мы оба благополучно вернулись в Луд. Не то чтобы у меня были какие-нибудь жалобы относительно харчей и крова, и скажу тебе точно, что господина Ранульфа обихаживают здесь, как короля — тут у него есть и восковые свечи, и льняные простыни, и все остальное, как дома. Должен сказать, что давно уже не видел его таким довольным и счастливым. Однако вдовица эта употребляет ром, я в этом не ошибся, и для женщины слишком любит рыбачить. Они с доктором иногда на всю ночь отправляются на рыбалку, однако потом на столе не оказывается ни одной форели. Иногда она так странно смотрит на господина Ранульфа, что у меня от этого взгляда буквально мурашки бегут по коже. Еще она без всякой любви относится к своей внучке, но не родной, скажу я, а внучатой падчерице, которую зовут мисс Хейзл, говорят, что по завещанию старого фермера ферма принадлежит ей, а не вдове. Она настоящая молодая мисс, гордая, которая держится так, как ей положено. Но я рад, что она здесь живет, потому что на ферме все ее любят, и готов поклясться, пусть она и гордая, но прямая. А еще здесь есть сумасшедший старик, которого зовут Портунусом. С ним в доме все равно как при ручной сороке: вразумительно он не говорит, слышны лишь какие-то отрывки стишат, да сплошь проказы. Он здешний ткач и при этом свихнулся, как мамаша Тиббс, хотя и превосходно играет на скрипке. И кажется мне, что вдова до смерти боится этой самой старой птицы, хотя почему, ей-богу, сказать не могу. Старикашка на взгляд совсем безвредный, хотя временами и злится. Служанок он щиплет так, что руки их переливаются радугой, как спинка макрели. А с мисс Хейзл любезничает, хотя она терпеть его не может, и когда я спрашиваю ее о нем, она сердится и велит мне интересоваться собственными делами. Еще я боюсь, что здешний люд и меня считает за гордеца, потому что я помню твои слова и ни с кем тут не вожусь. Но кажется мне, что будь я поприветливей с самого начала (как велит мне собственная природа), то сумел бы кое-что здесь разнюхать. А этого свихнувшегося ткача не оторвать от старой каменной фигуры, которая стоит в саду. Он всегда скачет перед ней и строит рожи, как клоун на ярмарке. Но вдова-то боится его, это так же верно, как то, что меня зовут Люк Хэмпен. Еще господин Ранульф рассказывает о нем странные вещи, которые я не позволю себе упоминать в письме к старой леди. И я буду очень рад, тетечка, если ты попросишь его честь вызвать нас обратно, потому что мне не нравится это место, не нравится, что здесь над дверью не найдешь и веточки фенхеля.