Алексей Олейников - Сон Видящей

Стая летит по белой равнине, волки вязнут в снежных застругах, проламывают твердую корку мощной грудью, выскакивают на обметенную, вылизанную ветром землю и пускаются наутек. А следом, не отставая, мчится их ватага.

У самого города Миша сбросил ход, пошел обычным шагом, как миролюд. Он ничем от них не отличался, одежду дядя им подобрал, какую здесь носят, – штаны, рубашка, ботинки ладные, ногу облегают, скроены из чудной материи, ни кожа, ни ткань: «синтетика», сказал дядя. Из нефти, говорит, приноровились выделывать. Куртка такая же – легкая, в кулаке собрать целиком можно, а ветер и холод держит. Виданное ли дело: из эдакой черной жижи такая красота получается. Ходуны-добытчики, те, кто к миролюдам ходит, заносили в Китеж такие вещи, какие сейчас ему дядя Никифор выделил, но мало и не такие хорошие. Ведун Аким, который, сказывают, еще великого царя помнил, дракона московского, того, что всю Россию аршинными шагами перемерил, на европейский лад перекроил, все, бывало, приговаривал: «Миролюд не мудр, а догадлив, нет такой вещи в подлунном мире, какую бы ум миролюдов не измыслил». И верно – столько всего у них напридумано, диву даешься.

В последние годы приболел Аким, уже не ходил по весне медведей будить, мериться силушкой, все больше у печки сидел да на дым смотрел, бормотал под нос невесть что.

Иной раз тронешь его, а чудится, что пальцы насквозь проходят – такой легкий стал, будто высохший осенний лист. Скоро налетит последний ветер, сорвет его и понесет прочь.

Но пока Аким держался за этот мир, цеплялся черными маленькими глазками, которые как буравчиками во всякую вещь забраться норовили. До всего Аким-ведун доискаться хотел, до всякой вещи допытаться – откуда она, какова в ней надобность.

Никого старше Акима не было, ему по чести на этот Собор и надо было ехать, но он отказался:

– И годы не те, и ноги не те. Езжай-ка ты, Никифор. Ты молодой, глазастый, быстрый на язык, езжай, сынок.

Давно Никифора Ермакова никто сынком не называл, но от деда Акима и не такое слово стерпишь и не обидишься. Вот и потек в путь дядя и Мишу с собой прихватил.

Шел Миша по городу, лицо держал и рта не разевал, хоть поглазеть и было на что. Все в диковинку, все не так, как у них. Чудной городок, все здесь из камня – мостовая, дома, заборы, простора мало, земли чистой, считай, и нет – цветы в горшках под окнами да куцые латки перед домами, все вечной зеленью усаженные. Лавки с товаром за окнами стеклянными, вывески, на которых скачут и никак не могут уложиться в голову чужие слова.

Ладно живут люди, и давно уже ладно – каждый камень к другому временем притерся, каждый человек здесь к своему месту прилажен.

Миша вышел на площадь, поглазел на потешный водомет в центре – в широкой каменной чаше струя воды ввысь била, разлеталась, падала и вновь вздымалась. Детвора носилась вокруг, визжала, плескалась, мартовское солнце пригревало.

На площади была кофейня – Миша такие уже видел, навынос кофе продавали и сладости. Кроме меда, Ермаков-младший сладкого не ел – все какое-то ненастоящее, слишком сладкое и непривычное, – так что двинул поперек площади, по краю кружевных белых столиков. И вдруг столкнулся глазами с ней. С той самой пигалицей, будто бы Хранительницей Синей печати. Видящей.

– А, гость с востока! – она покачала чудной ложкой – сама чашечка узкая, вытянутая, разве что комар туда уместится, а черенок у ложки длинный, как летний вечер. Сверкает ложица на солнце, девица ее в чашку макает и кофейную пену слизывает. А глазища у нее – каждый как полынья весенняя. Чудные глаза, чудовые, как полынья затягивают. Только радости в них мало.

– Не хочешь? – девушка кивнула на пустой стул напротив. Михаил повел плечами, огляделся. В кафе посидеть – не медведей ломать: что ему?

Стул жалобно скрипнул.

– Кофе будешь?

Ермаков-младший помотал головой:

– Не люблю. Коли чай есть у них, то можно было б чаю.

– Ага, с тимьяном, – сказала… Дженни (да, так ее зовут, кажется). – Тут у них отличный чай с тимьяном. Запах с ног валит.

Она подозвала официантку и сделала заказ. Обожгла его синим взглядом:

– А еще есть отличный яблочно-творожный пудинг [3]. Я такой только на Авалоне, в кафе Сирены ела. Бывал на Авалоне?

Миша отчего-то занервничал:

– Нет, я дальше Китежа не выбирался. В первый раз вот, с дядей… И запеканки не ел, только пироги бабушки Прасковьи. С лесным яблоком.

– И как обычная жизнь?

– Очень необычно, – признался Миша. – Все тут иначе, не так, как у нас.

Миша замялся, поглядывая на прислугу. И что ж они этот чай так долго заваривают? Можно было уже тимьян на лугу скосить и высушить. И как с этой девушкой обходиться?

– А что это вы, ясная госпожа, без свиты? Не боитесь?

Вот ведь ляпнул – на руке у нее кольцо с Синей печатью сверкает, чего ей бояться? Дед Аким про эти печати сказывал, какая сила в них закована.

– Да ну их, – махнула рукой Дженни. – Надоели. Не называй меня так.

– Как? – не понял Миша.

– Ясная госпожа и на «вы». Мне кажется, что на моем месте сидит кто-то другой, а я куда-то исчезла. Я Дженни Далфин из цирка «Магус», а ты…

– …Михаил Ермаков. Из Китежского Могущества.

– Майкл, – она слегка улыбнулась, помолчала. Посмотрела на детей, играющих с мыльными пузырями. – Как думаешь, мы им нужны?

Миша опешил:

– Ты о чем?

– О Магусе. Мы нужны людям? Может быть, мы давно забытая сказка, о которой не стоит вспоминать? Смотри, люди живут, кто-то рождается, кто-то умирает, а о нас никто не знает. Зачем нам все это? Зачем Авалон, зачем нам сражаться с темниками? Мы как рыбы за непрозрачным стеклом: там, снаружи, кипит жизнь, которая о нас не знает. А мы сражаемся, плетем интриги, страдаем, умираем…

– А как же прорывы ? – спросил Миша, – Как же твари, которые убивают людей…

– Прорывы ! – фыркнула девушка. – Под колесами гибнет намного больше людей, чем от прорвавшихся во Внешние земли чудовищ. Иногда я думаю, что людям нужны чудовища, Майкл. Чтобы было кого бояться.

– Разве ты сможешь стоять в стороне, когда творится зло? Если ты можешь его остановить? – Миша совсем не ожидал такого разговора. Сомневаться в своей природе – мыслимое ли дело? Конечно, они члены Могуществ и Магусов, они стоят на страже миролюдов, не пускают в наш мир нечисть страхолюдную. А Хранительница Синей печати, выходит, не уверена в том, что они вообще нужны. Чудеса.

– Если кого мара задавит во сне или лярва с ума сведет, то ты и будешь виновата. Потому что могла и не спасла.

– У меня дедушка пропал, – вдруг сказала Дженни.

Миша опешил. Что тут скажешь? Странная она. Что бы сказал дядя Никифор?

– Я могу как-то помочь, ясная госпожа? – нашелся наконец юный Страж. – То есть… Дженни.