Алекс Шерер - Охотники за облаками

Мне стало интересно, что бы это могло быть. Кажется, я начал догадываться. Я почувствовал запах трав, кипящих в котелке на жаровне. Увидел ритуальный нож, гревшийся на углях – его острие как раз начинало светиться красным. Увидел пузырек в руках Карлы, точно такой же, какой откупорила мать Алена, юного охотника за облаками, обезболивающее содержимое которого она вылила в его напиток перед тем, как…

Сердце мое ухнуло вниз. Вниз до самого солнца.

Дженин тоже догадалась. Она смотрела на меня в упор. Не просто в глаза, но прямо в душу, в самое сокровенное во мне. И так же, как и я, она с той же горечью и сожалением поняла, каким будет мой ответ на предложение, которое мне сейчас сделают.

Михаил продолжал:

– Мы бы хотели оказать тебе величайшую честь, какую только можем, мой юный друг, в знак нашей благодарности. Если ты позволишь, если ты готов с радостью принять их, мы хотели бы наградить тебя шрамами.

Что я мог на это ответить? Как поступить? Дело было не в страхе, не в мысли о боли, не в уродстве на всю жизнь – ничего подобного. Сколько раз я мечтал об этих шрамах? Сколько раз воображал, как буду с ними выглядеть, какое буду производить впечатление?

Дженин не сводила с меня глаз. Не хуже меня она знала, что, если я выберу шрамы, я выберу и ее тоже. Тогда я буду таким, как они, вместе с ними, одним из них – навсегда. Мы бы взрослели вместе, были вместе. Она могла бы больше не сдерживаться и не скрывать от меня ничего. Мы бы принадлежали друг другу. Мне было достаточно просто сказать правильные слова.

А я не мог. Не мог их сказать. Я хотел, правда. Очень, очень сильно. Но у меня была семья, дом, мама, папа, близкие и родные. Я не мог. Если я вернусь домой со шрамами, навсегда въевшимися в мое лицо…

Я не мог поступить так с ними. Не мог, и все. Как бы я… как бы сильно я…

Я просто не мог.

Я плохо помню, что именно им ответил. Должно быть, что-то верное, потому что никто не остался обижен. Поблагодарил всех за огромную честь. Поблагодарил за гостеприимство, за то, что позволили к ним присоединиться. Да, я сказал все, как положено. И отказался наносить шрамы на свое лицо. Я надеялся, что они поймут меня правильно – кажется, они поняли. Потом мы пили зеленый чай. Он даже начинал мне нравиться.

А Дженин ушла постоять у поручней. Она отказывалась смотреть на меня. Но когда мы снова тронулись в путь, я подошел к ней.

– Дженин, – сказал я, – ты же понимаешь?..

Она повернулась ко мне.

– Понимаю, Кристьен. Ты не можешь стать тем, кем не являешься. И я не могу. Так что…

– Но мы же все равно можем… дружить.

– Да, – согласилась она. – Мы можем дружить. Но мы не можем стать друг для друга чем-то большим. На моем лице шрамы, на твоем их нет. Нас разделяет мир.

– Нет. Так не должно быть. Это неправда. Мы все равно…

– Это правда, Кристьен. Ты выбрал дом. Свой народ. Свою жизнь. Так же, как я – свою. Хотя на самом деле никому из нас не давали выбора. Ты не можешь стать охотником за облаками. А я не могу перестать им быть. Так устроена жизнь.

Мне кажется, она плакала. Но не могу сказать точно. Я сам не видел отчетливо. Потому что у меня перед глазами было немного размыто. Я не помню, почему.

– Приходите к нам как-нибудь в гости, – сказал я, когда мой родной остров был уже недалеко. – Все вместе. Мы с родителями вас приглашаем. Они захотят поблагодарить вас – и за то, что взяли меня с собой, и за то, что привезли обратно. Мы расскажем им о наших приключениях – может, не обо всех, самые опасные куски можно пропустить. Расскажем о некоторых. Такое ведь не каждый день бывает.

– Так уж и не каждый, – сказала Дженин.

Да, может, для них это и было в порядке вещей.

Чем ближе мы подплывали к острову, тем меньше мне хотелось домой. Нет, конечно, мне не терпелось снова увидеть маму и папу. Но все равно очень грустно, когда что-то подходит к концу, а ты не хочешь, чтобы это заканчивалось. Я хотел, чтобы мое приключение не кончалось никогда, чтобы мы так и продолжали бороздить небо, охотиться за облаками и продавать воду на далеких, засушливых и измученных жаждой островах, составляющих этот прекрасный мир, в котором мы живем.

Те, кто не был здесь, конечно, скажут, что существование такого мира невозможно с научной точки зрения, что он попирает все известные законы, касающиеся тяготения и атмосферы, и вообще такого не может быть.

Но знаете что? То же самое можно сказать и о прежнем мире. И обо всех остальных мирах. Каждый из них – невероятное чудо. Если бы в начале времен кто-то собрал факты и прикинул шансы, все сказали бы, что существование таких миров и таких людей невозможно. Но вот он – мир. И вот они – мы, в нем живущие. Вероятность того, что мы будем здесь жить, была один к миллиарду. Но мы дышим, мы есть. Мы можем сами не понимать это до конца. Мы можем так никогда и не понять. Но мы есть.

Чем ближе был дом, тем меньше у нас с Дженин оставалось тем для разговоров. Как будто охотники за облаками уплывали от меня и мысленно были уже далеко. Я уже перестал быть другом и спутником. Я снова стал им посторонним, одним из «тех», сухопутной крысой, островитянином, которому не понять их обычаев и кочевого образа жизни.

И вот мы уже пришвартовывались в порту. Вещи, которые я брал с собой в дорогу, были собраны в рюкзак.

– Я вернусь утром, – сказал я. – И скажу, во сколько приходить на ужин. Годится?

Остальные посмотрели на Михаила. Он не кивнул и не покачал головой, а просто ответил:

– Конечно. Еще раз спасибо тебе, друг мой, за все, что ты для нас сделал.

Мама Дженин попрощалась со мной, я поблагодарил ее за то, что пригласила меня на борт. Ее папа пожал мне руку и хлопнул по плечу, добавив, что он рад знакомству, и еще раз поблагодарил, несмотря на все мои возражения, что толку от меня было чуть и я скорее был пассажиром и обузой, нежели помощником.

Потом со мной попрощался Каниш.

– Вот ты нас и покидаешь, – сказал он.

– Да, но завтра мы снова увидимся у нас дома, – напомнил я. – Мои родители хотели бы познакомиться с вами, сказать за все спасибо.

– Вот, – сказал он, – держи.

Он протягивал мне руку с одним из своих ножей. Его лезвие сверкало на солнце, а украшенная камнями рукоятка переливалась.

– Но я… это же ваш нож.

– Теперь твой, – ответил он. – Используй его с умом. Не режь слишком часто шланги и глотки, договорились?

– Не буду.

– Ты был не так уж плох, парень, – сказал Каниш. – Очень даже неплох.

В его устах это звучало высочайшей похвалой.

Он вложил рукоять ножа в мою ладонь и сжал вокруг нее мои пальцы, а потом развернулся и ушел.

Оставалось попрощаться только с Дженин.

– Держи, – сказала она. – Это тоже тебе.

Она сняла с запястья один тонкий золотой браслет и надела его мне на руку.