Владимир Аренев - Порох из драконьих костей

— Гипноз? — осторожно спросил Чистюля.

— Самогипноз. Красивое не может быть ужасным, а? Величественное — отвратительным? И если оно сжигает дома, пожирает женщин и детей, переплавляет в золото всё, что было тебе дорого, — значит, так и должно быть. Вот это всё, — кивнул он на кости, которые ребята спешно упаковывали, — ничего нового не создавало. Ничего извне не привносило. Оно просто вытягивало из каждого то, что в нём уже сидит, от рождения. Раздувало, подкармливало, заставляло расти изо дня в день. А потом питалось этим всем …, впитывало, и само росло — очень быстро, очень.

Он помолчал, может, ожидая вопроса, а может, подбирая нужные слова.

— Теперь, — сказал, — тварь издохла. Но кости — вот они. Вы, ребятки, слышали что-нибудь про такую штуку, как фоссилизация?

Разумеется, Марта с Чистюлей не слышали. Разумеется, Стефан-Николай слышал.

— Ты про то, как живая плоть превращается в окаменелости?

— Я про то, как в них превращается плоть мёртвая, вообще-то. Но суть ты уловил, молодец. — Господин Клеменс кивнул Марте и Бену: — Если совсем грубо и примитивно: кости, которые вы видите в музеях, — динозавров, мамонтов, акул древних, — всё это, по сути, не кости. Их исходный состав изменился, они «пропитались» минеральными соединениями. Но для этого нужно много, очень много времени. А теперь подумайте: драконы жили не когда-то давно, даже самые старые из них — если посмотреть с точки зрения серьёзных геологических процессов — издохли мгновения назад. У их костей не было ни шанса на то, чтобы окаменеть.

— Но и сгнить они не сгнили, ты к этому ведёшь?

— Правильно, правильно! И не сгнили, и разложению не подвластны. Годы проходят — и пожалуйста, попёрли наружу, давайте, выкапывайте нас, используйте: пускайте на яд, подмешивайте в самогон, в табак…

Чистюля помотал головой:

— Но это же ерунда. Как им удалось сохраниться, если…

— Если всё, что я говорю, — правда? Не переживай — правда. А пропитались они не после того, как дракон издох, но пока он был жив. Вот всем тем, что он из людей вытягивал. Злобой, завистью, отчаянием, подлостью, всеми нашими предательствами и всей нашей ложью. А главное — ненавистью. Ненависть — это то, от чего он хорошел, этот мерзавец. И я, — ткнул в них пальцем господин Клеменс, — чтоб вы себе уяснили раз и навсегда, не мораль вам читаю. К жабам мораль, ей цена — грош. Вот всё то, о чём я говорю, — здесь, в каждом кусочке кости. Не фигурально — буквально. Поэтому хоть затанцовывай, хоть поливай жертвенной кровью, обезвредить не сумеешь. Разве что на время смягчишь эффект. Усыпишь тварь.

— Жертвенной кровью? — очень тихо переспросил Стефан-Николай.

— А ты думаешь, мы в артыках чем занимались? Лес валили? — Он снова затянулся, глядя поверх их голов. — Ну, некоторые и лес. Особенно до тех пор, пока сыскари не находили новые залежи. А тогда, милый мой, изволь в вагон — и на другой конец страны, и копать, под снегом, в дождь, на жаре, — до победного.

Господин Клеменс протянул руку, взял ближайшую пустую баночку, вытащил из кармана ёршик и принялся выбивать трубку. Уверенными, спокойными движениями. Только левое нижнее веко чуть подрагивало, но может, это вообще Марте показалось.

— Словом, — сказал он, — так: собрали и вон из дома. И ты, друг сердечный, давай-ка без фокусов, я тебя знаю. Чтобы в закромах ни крошки не осталось. Понял?

Стефан-Николай лишь покаянно кивнул. Вот у него руки тряслись, аж на весь дом шелестела фольга, когда заворачивал очередной кусок.

— А уничтожить? — спросила Марта. — Как всё это можно уничтожить? Ведь можно же, да?

Господин Клеменс продул свою трубочку, не глядя, сунул её в карман.

— Подальше от людей, на пустырь какой-нибудь или на поле. Приехали, зарыли, сверху ещё брёвнами привалить. Или привязать к камню: в сумку сложить, закрыть и привязать. Тогда дольше пробудет под землёй. А уничтожить — даже не думайте.

— Подожди, деда — но ведь… если, допустим, сжечь? Или бросить в кислоту?

— Газеты прошлогодние бросай вон в кислоту, осиные гнёзда или старые свои дневники. И кстати, чтобы больше мой кисель на такую ерунду не переводил, экспериментатор. А насчёт костей… даже думать забудьте. Сам я не видел, повезло — но слышал достаточно.

Чистюля уложил последний зуб в свою сумку, наглухо застегнул замок.

— Ну слушайте, — сказал, — всё-таки мы не в средние века какие-нибудь живём. В век науки. Не может такого быть, чтобы кости ничего не брало, сами подумайте. Иначе за эти столетия их бы столько накопилось во всех странах!.. Что-то с ними происходит, как-то их можно… если не уничтожить, то обезвредить, что ли.

— Это идея! — подхватил Стефан-Николай. — Любое вещество подвержено трансмутациям, и, стало быть, если его невозможно расщепить — то уж по крайней мере преобразовать наверняка получится!

Господин Клеменс вдруг вскочил и хлопнул ладонью по столу:

— Хватит! Разошлись! По-твоему, это игра?! Загадка из задачника?! Ты знаешь, сколько народу перемёрло…

Лицо его исказилось, налилось красным, глаза горели. Никогда Марта не видела господина Клеменса таким — и судя по обалдевшему Стефану-Николаю, не она одна.

— Немедленно выносите вон из дома! Погодите-ка, погодите!..

Он выскочил из комнаты, едва не опрокинув тележку с остывшим обедом. Вернулся, потрясая зажатыми в кулаке купюрами. Заметно прихрамывал и не обращал на это никакого внимания, хотя обычно старался держаться.

— Сколько они могут стоить? Ведь вопрос в деньгах, верно? Ну, что вы мнётесь, гос-споди, ничего тут такого нет. Держите, держите! Чтобы даже искуса не возникло, слышите! Считайте, мы совершили сделку: я купил их у вас. И заплатил за то, чтобы вы отвезли эти отбросы… ну вот, положим, на городскую свалку и зашвырнули в одну из тамошних ям. Да, в вашем случае это лучший вариант, пожалуй. Это вы сумеете наверняка.

Раздался стук в дверь — и старик рявкнул, не оборачиваясь:

— Нет, Марьяна, у нас всё в порядке, нам ничего не нужно! Занимайтесь своими делами!

— А ты… — тихо произнёс Стефан-Николай. — Ты с нами не поедешь?

Дед постоял, рассеянным, мягким движением растирая левой ладонью грудь.

— Нет, — сказал наконец, — не поеду. Извините, ребятки. Как-то я слегка притомился за сегодня. Буду только вас задерживать.

Он встрепенулся, вскинул указательный палец:

— Кстати, про «задерживать». Если вдруг попадутся слишком б о рзые егеря, ты, дорогой мой, немедленно звони отцу. Никаких разговоров, ничего — сразу сказал им, чей сын, — и используй право на звонок. Ни у одного из этих уродов не хватит духу отказать, можешь мне поверить. Ну, чего встали? Вперёд, справитесь — вернётесь, накормлю праздничным ужином. А бутерброды вам сейчас Марьяна завернёт, я прослежу.