Дмитрий Емец - Глоток огня

– Вот! Явилась королева всех презрением обливать! – неосторожно ляпнула Лара.

Алиса вздрогнула и начала медленно к ней разворачиваться. Лена, встав рядом с Ларой, молча взвесила в руке мокрую тряпку, всем своим видом показывая, что они вместе: Лара, Лена и тряпка. Тряпка, с которой струйкой стекала грязная вода, была серьезным аргументом. Алиса остановилась, зачем-то схватила с кровати полотенце и выскочила из комнаты.

– Уф… пронесло… спасибо тебе… я чуть со страху грыжу себе на ноги не уронила… – сказала Лара.

– Может, она не за этим приходила? Не ругаться? – спросила Рина.

– А за чем приходила?

– За полотенцем.

– Да полотенце-то даже не ее. Это она просто так его схватила, потому что я угадала. А приходила она истерику устраивать… Она опять всех нас ненавидит и не может разобраться, кого больше! – сказала Лара.

– А какой смысл у истерики?

Этого Лара не знала, зато, как оказалось, знала Лена.

– Смысла у истерики никогда нет. Смысл истерики – воспроизводство состояний! – объяснила она.

– А мне кажется: смысл истерики – в мольбе о помощи. Человек, устраивающий истерику, просит помочь ему, – возразила Рина.

– И чего же ты не помогла? – спросила Лара.

– Страшно стало.

Вымыв голову и переодевшись, Рина помчалась искать Ганича. Влада она, как Кавалерия и говорила, обнаружила в Зеленом Лабиринте. Он сидел на скамейке, уютно расположенной там, где самшит смыкался подковой, и увлеченно писал что-то в блокноте. Его тонкое лицо, освещенное мерцанием, разливавшимся от главной закладки, казалось очень вдохновенным. В эти мгновения Влад походил на поэта, творящего свое лучшее в жизни произведение. Он что-то черкал, вырывал листы, комкал их, бросал. Снова жадно начинал писать. Окажись здесь скульптор, он мог бы вылепить с Влада молодого Пушкина.

Одна из скомканных страниц упала Рине под ноги. Она подняла ее, развернула. На листе целовались два каких-то грубо нарисованных человечка. Одна из фигурок была в галстуке. У другой на юбке было нарисовано 10 % и большой знак вопроса.

«…предложить Ларе тысячу под десять процентов годовых. В договоре незаметно изменить «годовых» на «ежедневных». Когда откажется платить, согласиться на поцелуй, но не раньше, чем она вернет хотя бы тысячи две…»

– Сильно! – сказала Рина. – Да что там две тысячи! Ты младенцами бери! По младенцу на рубль долга! И все будут такие в галстучках разводить папу на деньги!

Влад испуганно вскинул голову и, увидев у нее в руках свой лист, бросился его вырывать. Рина, дразня его, не отдавала. Ганич все же отобрал, искоса взглянул, что там было написано, и, покраснев, разорвал бумажку в клочья.

– Чего тебе надо? – огрызнулся он.

– Надо шоколада. Но ты не дашь. Или нет – дашь, но я с тобой до конца жизни потом не расплачусь… Ладно, идем!

– Куда?

– Макса подменишь на осмотре зарядников… Если хочешь поговорить или протесты какие-то – все вопросы к Кавалерии.

Протестов у Ганича было море, а возражений еще больше, но Кавалерии он боялся, и Рина это прекрасно знала. Поэтому Влад грустно спрятал блокнотик, застегнул куртку и потащился за Риной, по дороге пытаясь выведать, почему Кавалерия выбрала именно его.

– Без понятия. Все вопросы к руководству, – монотонно отвечала Рина.

Опасаясь испачкать в грязи отутюженные брючки, Влад тащился по полю со скоростью черепахи, и на электричку они, конечно, опоздали. К тому времени оба уже замерзли на ветру, и пришлось заходить в ближайший к станции магазинчик, чтобы погреться.

Здесь Ганич поставил на место продавщицу, которая стала требовать у них чего-нибудь купить, а не торчать в магазине просто так.

– Прекрасно, девушка! Дайте мне конфет! – заявил Влад.

– Каких? У меня их шестьдесят видов! – сказала продавщица.

– Вот! Все шестьдесят видов по две конфетки! На каждый вид – отдельный пакет и кассовый чек! А если что-то не нравится – тогда жалобную книгу! – сказал Ганич.

Продавщица ушла за жалобной книгой, но по дороге что-то напутала и вернулась не с книгой, а с мрачным дядей в наколках, который, кивнув на дверь, довольно-таки еще добродушно пробасил:

– Вот что, ребятки… давайте по-хорошему!

На улице шныры снова быстро замерзли и завернули на этот раз в кафе.

Кафе было чистенькое, теплое. К этому времени Ганич успел надоесть Рине до тошноты, и, придвигая к себе меню, чтобы опять не подумали, что они греются бесплатно, она ласково спросила:

– Владичек! Если бы у тебя был выбор, что бы ты заказал – курицу или рыбу?

Ганич дрогнул веком. «Владичком» его называли редко, и как к этому относиться, он еще не выработал.

– Рыбу! – подумав, ответил он.

– Дайте мне, пожалуйста, курицу! – крикнула Рина официантке.

– Почему курицу? – удивился Влад.

– Потому что твой выбор стал определяющим! – объяснила Рина.

Официантка принесла курицу, и Рина поняла, что ошиблась. Курица была такой жесткой, словно при жизни участвовала в марафоне. Пока Рина ковыряла курицу, Ганич сидел напротив и ехидно на нее поглядывал. Рыбу он себе не стал заказывать из жадности, так что делать ему в кафе оказалось нечего, и он развлекался тем, что воровал салфетки и зубочистки, рассовывая их по карманам.

Под конец Ганич до того обнаглел, что перетаскал с ближайших столиков вообще все салфетки, и Рине не во что оказалось завернуть курицу, чтобы отнести ее вечером Гавру. Наконец подошло время бежать на электричку.

В электричке Гамов плюхнулся у окна на единственное свободное место и, хлопая глазами, стал смотреть на Рину.

– Ты же не против, что я сел? – спросил он.

– Конечно, нет! Я бы в краску никогда не уселась! – великодушно ответила Рина.

– В какую краску?!

– Ну или в мед… Я не разглядела, что там за лужа!

– А-а-а!

Ганич в ужасе подлетел на полметра, и освобожденное им место немедленно занял какой-то здоровячок, который, побив все рекорды, спустя двадцать секунд уже спал, культурно надвинув на глаза кепочку.

В Москве они связались с Максом по кентавру . Проверяльщик зарядных закладок стоял у вросшего в землю домика у эстакады Третьего кольца и соображал, каким образом забраться на гнилую крышу.

– Теперь это не твоя проблема, а вот его! – сказала Рина, кивнув на Ганича.

– Я не полезу на грязный дом! Пусть его сперва помоют! – заупрямился Ганич.

– Ау! – крикнула Рина. – Мойщики домов, ау! Да где же вы? Вас зовут!

Никто не отозвался. Над их головами, осыпая их мелким мусором и выдыхая газы, проезжали взбирающиеся на эстакаду машины.

– Надо же! Нет никого! – сказала Рина. – Мойщики, очевидно, помчались за швабрами.

Ганич потрогал стену дома указательным пальцем.

– Не полезу! К трубе вообще прикасаться нельзя! Я не хочу, чтобы рука сварилась! – повторил он, чуть не плача.