Астрид Линдгрен - Линдгрен А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 2: Суперсыщик Калле Блумквист [ Суперсыщик Калле Блумквист; Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью; Калле Блумквист и Расмус; Расмус, Понтус и Глупыш]

— Две! Без горчицы!

А тут как раз подошла наконец очередь мальчиков, и они враждебно уставились на него. Вот как, значит, он из тех, кто всегда протискивается вперед, значит, «нехороший человек» — подходящее для него прозвище. У этого жуткого типа — большой уродливый рот и наглая улыбочка на губах, а глаза у него тоже наглые, и жесткие, и совершенно равнодушные.

— Человеконенавистник, — пробормотал про себя Расмус.

Незнакомец с голодным видом жевал свои сосиски и, перемежая слова громким чавканьем, спрашивал у старичка:

— Где-то здесь обретается шпагоглотатель по имени Альфредо, где его балаган?

Понтус, получивший наконец свою драгоценную сосиску, подпрыгнул, услыхав, что говорит «нехороший человек». Когда незнакомец произнес имя шпагоглотателя, тот, казалось, с грозным видом встал рядом.

Старичок, торговавший сосисками, указал на балаган Альфредо, и незнакомец исчез, даже не поблагодарив его. Расмус и Понтус забыли о нем в ту же минуту, так как думали теперь о более важных вещах — о сосисках! Великолепные, поджаристые, благоухающие сосиски с горчицей! Изысканным наслаждением было расхаживать по всему Тиволи, наблюдая, как веселится народ, и держа при этом сосиску в руке! Ходить, жевать, останавливаться ненадолго возле тира и смотреть, как кто-то выпускает целую очередь выстрелов, один за другим, затем снова останавливаться и глазеть, как какой-нибудь дюжий крестьянский парень размахивает дубинкой возле силомера, как кричат девчонки на качелях, а потом вдруг вспомнить, что ты ведь, собственно говоря, идешь к фургонам.

— Вот везуха — так жить, — с завистью сказал Расмус.

У фургонов такой уютный вид, когда они разбросаны то тут, то там среди кустов сирени; так славно светятся их маленькие оконца, и так хочется заглянуть в них и увидеть, что там внутри.

Расмус внезапно понял, какая это ошибка — жить на вилле, которая все время стоит на одном и том же месте. Нет, дом, который разъезжает по всему свету то туда, то сюда, — вот что нужно.

— Да, и потом ведь можно время от времени ездить в Вестанвик, чтобы послушать, как там у них дела в школе, — удовлетворенно добавил Расмус.

Еще некоторое время они слонялись взад-вперед вокруг фургонов, пытаясь заглянуть иногда в оконце, где горел свет, и неспешно рассуждая о том, в каком из фургонов они предпочли бы жить, если бы им так повезло, что они стали бы парочкой «тиволистов».

— Может, в этом, — сказал Понтус, указав на выкрашенный зеленой краской фургон, поставленный в небольшом отдалении от других, на который они раньше не обратили внимания.

Мальчики приблизились к нему сзади. Туда выходило маленькое оконце с красной клетчатой занавеской, и за ней так по-домашнему уютно горел свет… Да, в этом фургоне — сомнений нет — хотелось бы жить! Но им нужно было посмотреть, как выглядит этот фургон спереди, прежде чем сделать окончательный выбор. И они решительно свернули за угол. И услыхали голос, который произнес:

— Старина Эрнст, подумать только, ты снова на воле!

Голос Альфредо! Но слишком поздно, уже не остановиться. Парочка, сидевшая на крыльце фургона, обнаружила их, и к светлому небу вознесся дикий рев:

— Verdammte маленькие шалопаи-мальшишки, вы што — явились посмотреть на меня только одним глазком?

Словно бешеный бык, ринулся на них Альфредо, и они помчались изо всех сил. Однако громкий плеск воды заставил их повернуть голову, и тут Понтус истерически расхохотался. Альфредо рухнул ничком, споткнувшись о лохань, которую какая-то предусмотрительная душа поставила на его пути. И теперь он стоял на четвереньках над лоханью и таращил вслед мальчишкам налитые кровью глаза.

Но рассмеялся не только Понтус. Тот самый Эрнст тоже громко хмыкнул.

— У тебя что — очередная еженедельная стирка? — спросил он.

И в тот же миг кто-то крикнул из фургона:

— Иди поешь, Альфредо!

— Да, поешь, пожалуйста, — крикнул на бегу Расмус. — Пойди и сожри парочку шпаг, тогда, быть может, у вас, дядюшка, настроение чуточку и поднимется!

— А ты видел, кто сидел рядом с ним на крыльце? — спросил Понтус, когда они удалились на почтительное расстояние. — Тот самый нехороший человек.

Расмус сердито кивнул.

— Думаю, они друг друга стоят, — сказал он. — Оба они человеконенавистники!

— Попадись мы Альфредо в следующий раз, он нас убьет, — решил Понтус.

Расмус был того же мнения:

— Лучше нам держаться подальше от него.

Понтус зевнул, и это заставило Расмуса быстро взглянуть на часы.

— Ой, знаешь, — сказал он, — половина одиннадцатого! А ведь недавно было только девять!

Ему велено было явиться домой в десять, и теперь мама рассердится на него. Он много раз пытался ей объяснить: часы его иногда немного проскакивают назад на час или сколько-нибудь в этом роде. Но мама говорила, что это — просто предрассудок.

— Елки-палки, мне надо лететь! — сказал Расмус и припустил к выходу.

Братец Понтус галопом мчался за ним.

Он лежал в кровати, а Глупыш рядом с ним. Как чудесно, если рядом с тобой маленький теплый песик, когда ты приходишь домой замерзший. Мама, правда, утверждала, что собаки заносят в постель грязь, но Расмус говорил ей: «Это — просто предрассудок». И Глупыш думал так же. Он зарывался мордочкой в подушку Расмуса и удовлетворенно чихал.

— Ш-ш-ш, Глупыш, — шептал Расмус. — Ты самый лучший песик в мире!

Мама очень сердилась из-за того, что он вернулся так поздно, и он хладнокровно выслушал всю предназначенную ему ругань. Это в порядке вещей, а теперь — спать!

— Какой сегодня день, Глупыш?

Глупыш ответил довольным ворчанием и еще сильнее прижался мордочкой к руке Расмуса.

— Ах вон что, сегодня среда, — сказал Расмус.

И какая среда! Подумать только, сколько может случиться за один-единственный день! Но, понятно, такое бывает лишь во время весенней ярмарки. Завтра четверг, и никакой уже весенней ярмарки. Елки-палки, до чего будет скучно!

— Рубец, сетка, книжка и сычуг! — мрачно повторил он на ухо Глупышу.

А потом заснул.

Еще до того, как ему подарили Глупыша, все те полгода, что он клянчил себе песика, он давал наиторжественнейшие обещания: никого в семье его собака не обременит. Он сам полностью будет заботиться о ней.

Папа, похоже, сомневался.

— И сам будешь выводить ее по утрам? Не надейся, что можно выпустить собаку в сад, — она начнет лаять и разбудит всех соседей, и разроет клумбы, и убежит, и ввяжется в драку с другими собаками…

— Я буду выводить ее каждое утро — это ведь просто развлечение, — обещал Расмус.

— Ты уверен в этом? — спрашивала мама. — В семь часов утра по воскресеньям, зимой, когда двадцать градусов мороза?..