Астрид Линдгрен - Линдгрен А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 2: Суперсыщик Калле Блумквист [ Суперсыщик Калле Блумквист; Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью; Калле Блумквист и Расмус; Расмус, Понтус и Глупыш]

Не спала и Ева Лотта. Сидя у окна, она напряженно прислушивалась к каждому звуку, доносившемуся из леса. Что это? Ночной ветер шелестит в ветвях или наконец-то идут Калле с Андерсом?

Какой длинный, какой ужасно длинный был этот день! Для того, кто любит свободу, невыносимо сидеть взаперти целый день. Ева Лотта с содроганием думала о всех несчастных, которые томятся в тюрьме. О, она обошла бы все тюрьмы на свете, отворила бы все двери и выпустила бы всех узников! Потому что это самое жуткое на свете — лишиться свободы. Ее охватил панический страх. И она вдруг кинулась к окну, забитому рейками, мешавшими ей выйти на свободу, кинулась, готовая сокрушить их. Но тут она вспомнила про Расмуса и овладела собой. Она не хотела будить Расмуса. Он спокойно и безмятежно спал на диване. Она слышала в темноте его ровное дыхание, и это приглушало охватившую ее панику. Во всяком случае, она была не одна.

А из оглушительной тишины за окном на воле раздался наконец долгожданный сигнал. Сигнал Белой Розы, а вслед за ним — горячий шепот:

— Ева Лотта, есть у тебя для нас еда?

— Еще бы! — ответила Ева Лотта.

И она стала поспешно протягивать им через щели между рейками бутерброды, холодные картофелины, холодные кружочки жирной колбасы и ломтики ветчины. Даже слова благодарности не получила она от них в ответ, потому что ничего, кроме довольного мычания, они, жуя бутерброды, выжать из себя не могли. Теперь, когда еда была так близко от них, безумный голод давал себя знать еще больше — они жадно набивали рты и глотали все те лакомые кусочки, которые раздавала им Ева Лотта.

Наконец они перевели дух, и Калле пробормотал:

— Я и забыл, что еда может быть так прекрасна.

Ева Лотта улыбнулась в темноте, как счастливая мать, которая накормила хлебом своих голодных детей, и прошептала:

— Теперь вы сыты?

— Да, почти… действительно сыты, — с удивлением констатировал Андерс. — Это самое замечательное…

Калле прервал его:

— Ева Лотта, ты знаешь, где находится профессор?

— Он сидит взаперти в домике на вершине скалы, — ответила Ева Лотта. — В том, что ближе к морю.

— А как по-твоему, Расмус тоже там?

— Нет, Расмус здесь, со мной. Он спит.

— Да, я сплю, — раздался из темноты тоненький голос.

— Вот как, ты проснулся? — спросила Ева Лотта.

— Да, проснешься тут, когда едят бутерброды и так аппетитно причмокивают, — ответил Расмус.

Он подошел, шлепая босыми ножками, к Еве Лотте и уселся к ней на колени.

— Это что, пришли Калле и Андерс? — восторженно спросил он. — И теперь вы пойдете сражаться в лес? Я тоже хочу стать Белой Розой!

— А все зависит от того, умеешь ли ты молчать, — произнес Калле тихим голосом. — Ты, наверно, сможешь стать Белой Розой, если обещаешь не говорить, что видел меня с Андерсом.

— Ага, я не скажу, — охотно пообещал Расмус.

— Ни звука никому — ни Никке и никому другому — о том, что мы были здесь, понятно?

— А почему? Никке не любит вас, что ли?

— Никке не знает, что мы здесь, — ответил Андерс. — И ему знать об этом не надо. Никке — киднэппер, он ворует детей, понятно?

— А разве киднэпперы не добрые? — спросил Расмус.

— Нет, не очень, — ответила Ева Лотта.

— А я думаю, что они добрые, — уверял Расмус. — По-моему, Никке очень даже добрый. Почему киднэпперу нельзя знать никакие тайны?

— Потому что нельзя, — отрезал Калле. — А ты никогда не станешь Белой Розой, если не будешь держать язык за зубами.

— Да, но я смогу это сделать! — горячо воскликнул Расмус.

Он согласился бы молчать до конца жизни, только бы ему стать Белой Розой.

И тут Ева Лотта услыхала тяжелые шаги за дверью, и сердце ее подпрыгнуло от испуга.

— Спасайтесь! — прошептала она. — Быстрее! Никке идет!

В следующее мгновение в дверях повернули ключ. Свет карманного фонарика осветил комнату, и Никке подозрительно спросил:

— С кем это ты тут болтаешь?

— Отгадай три раза, — ответила Ева Лотта. — Здесь сидят Расмус и я, и еще я и Расмус. А сама с собой я никогда не болтаю. Так вот, отгадай: с кем я болтаю?

— Ты ведь киднэппер, а киднэпперам нельзя знать никакие тайны, — сочувственно сообщил Расмус.

— Эй ты, послушай-ка! — сказал Никке и с угрожающим видом шагнул к Расмусу. — Ты тоже будешь обзывать меня киднэппером?

Расмус схватил его огромный кулак и доверчиво посмотрел на склонившееся над ним озлобленное лицо.

— Да, но я считаю киднэпперов добрыми, — стал уверять Расмус. — Я считаю тебя добрым, милый Никке!

Никке неслышно что-то пробормотал и приготовился идти.

— Собираетесь заморить нас голодом? — спросила Ева Лотта. — Почему здесь не кормят на ночь?

Никке обернулся и посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.

— Бедные твои родители, — наконец разразился он. — Как им приходится вкалывать, чтобы накормить тебя досыта!

Довольная Ева Лотта улыбнулась и сказала:

— Я не страдаю отсутствием аппетита.

Никке снял Расмуса с ее коленей и понес его на диван.

— По-моему, тебе пора спать, мальчуган, — сказал он.

— Я вовсе не сонный, — уверял его Расмус. — Потому что я целый день спал.

Никке, не говоря ни слова, уложил его в постель.

— Подоткни мне одеяло и под ноги, — попросил Расмус. — Я терпеть не могу, когда высовываются пальцы.

Посмеиваясь и немного смутившись, Никке сделал то, о чем его просили. Потом он постоял, задумчиво глядя на Расмуса.

— Ах ты мой маленький шалопай! — сказал он.

Темная головка мальчика покоилась на подушке. При слабом свете карманного фонарика он казался удивительно милым в своей постели. У него были ясные глаза, и он приветливо улыбнулся Никке.

— О, какой ты добрый, милый Никке, — сказал он. — Иди сюда, я тебя обниму. Так крепко, как обнимаю папу.

Никке не успел отстраниться. Расмус обвил руками его шею и обнял крепко-крепко, изо всех сил, какие только есть у пятилетнего мальчугана.

— Тебе не больно? — с надеждой спросил он.

Никке сначала помолчал, а потом неясно пробормотал:

— He-а, это не больно… вовсе не больно.

На самой вершине скалистой горы стоял домик, куда инженер Петерс поместил своего знаменитого гостя. Это было настоящее орлиное гнездо, и доступно оно было только с одной стороны. Задняя стена домика примыкала к скале, довольно круто обрывавшейся к берегу моря.

— Мы должны вскарабкаться вот с этой стороны, — сказал Калле, указывая еще лоснящимся от жира пальцем на окошко профессора.

После приключений в развалинах замка Андерс не горел желанием карабкаться по скалистым кручам, пусть даже не по таким высоким, как эта.

— А мы не можем незаметно прокрасться по настоящей дороге перед домом… как все люди? — предложил он.

— И угодить прямо в объятия Никке или кого-нибудь еще, — съехидничал Калле. — Этого только не хватало.