Дэвид Алмонд - Глина

— На своей жопе, — бурчит Джорди.

— Ага! — говорит Трёп. — Глина!

Вытянул руку, а в ней глиняная кругляшка.

— Простейшая вещь на свете, — сказал Трёп. — Шматок грязи. Мягкая, мерзкая, липкая, вязкая, текучая, бесформенная. А может, нас к ней так тянет потому, что она напоминает нам нас самих — нашу человеческую мерзостность и бесформенность?

Помолчал. Обвел класс взглядом.

— Мерзостность, — говорит. — Что, правда? Можем ли мы употребить это слово применительно к самим себе?

Все молчат.

Фрэнсис посмотрела на меня. Кивнула.

— Ты хочешь сказать — да?

— Да, сэр, — говорит Фрэнсис.

— При этом есть люди, — продолжает Трёп, — которые утверждают, что мы полная противоположность грязи, что мы возвышенны и одухотворенны. Правда ли это? Кто так думает? Кто думает… — И дальше совсем тихо: — Что мы — ангелы?

Джорди поднял руку:

— Я, сэр.

— Спасибо, Джорди, — говорит Трёп. — Я и сам часто такое про тебя думал. Но… — Тут он распахнул глаза и поднял палец, как делал всегда, когда ему казалось, что он изрекает что-то страшно умное. — А может, верно то, что истина где-то посередине? Может, верно то, что мы и то и другое? Мы мерзостны, но мы и одухотворенны? Кто с этим согласен?

— Я, сэр, — пробормотало несколько голосов.

— Великолепно! Что ж, двинемся дальше. Может, нам так нравится лепить из глины потому, что при этом видно, как акт творения может…

— Завелся, чтоб его, — бормочет Джорди. — Сколько можно?

Трёп все тараторит. Расхаживает перед нами, закрыв глаза, постукивает себя пальцами по вискам, таращится на небо за окном.

Джорди на меня смотрит. Потом взял и нацарапал что-то на листочке:

«Череп это про что? Хрень с поцелуем».

— Чего? — спросил я шепотом.

Он опять пишет:

«Поцелуй. Обжиманки».

Смотрит на меня. На лице ухмылка. Я щелкнул языком, скорчил рожу. Он закатил глаза и губы в трубочку, будто для поцелуя. Я начал было сочинять записку в ответ, но не знал, что написать.

Наконец получилось:

«Отвали».

Он сделал вид, что страшно удивился.

— Джорди, у тебя все в порядке? — оборвал себя Трёп.

— Да, сэр.

— Вот и прекрасно. А то мне на миг привиделось, что мои слова вызвали у тебя какой-то отклик.

— Нет, что вы, сэр.

— Вот и прекрасно.

Трёп вскинул руку и перехватил в воздухе брошенную кем-то мармеладку. Сунул ее в рот.

— Иногда, — говорит, — я задаюсь вопросом: «Зачем я им все это рассказываю? Зачем мне это надо?»

— Потому что ты козел, — бормочет Джорди.

— Но я не позволяю себе пасть духом. Я говорю себе: «Но ведь есть же и те, кто тебя слушает, Питер Патрик Паркер, они всегда были и всегда будут. А потому!..» Кстати, чьи мармеладки?

— Мои, сэр, — сказал Джимми Кей.

— Тогда можно мне еще одну, Джеймс, дабы подкормить поток моих слов? Красную, если есть.

Джимми бросил ему мармеладку, Трёп поймал, пожевал, поехал дальше.

— А может ли быть, — говорит, — что в этом комке глины мы видим тело без души и это вдохновляет нас на…

— Козел, — повторил Джорди.

«Поцелуй, — написал. — Дейви и Стивен Роуз…»

Я прочитал. Выкатил ему губу. Он нацарапал еще одну записочку, свернул, бросил Фрэнсис и Марии. Развернула Фрэнсис. Прижала руку к губам. Хрюкнула. Хихикнула.

— И-и-и-и! — сказала и передала записку Марии.

Мария наморщила лоб. Посмотрела на меня. В глазах — ничего, но тут Фрэнсис толкнула ее локтем, что-то еще прошептала в ухо, и Мария тоже захихикала.

Трёп все разливается.

— И-и-и-и! — сказала Фрэнсис.

— Да, мисс Мэлоун? — говорит Трёп.

— Э… сэр, — говорит Фрэнсис, — это очень… ну…

— Непостижимо? — подсказывает Трёп.

— Да, сэр, — говорит Фрэнсис.

— И даже страшно?

— Да, сэр.

— Согласен. Сама мысль, что нам, возможно, суждено возвратиться в землю. Мысль, что мы можем стать твердыми, тяжелыми, однородными, игрушками в руках нашего творца…

— Просто кошмар какой-то, сэр, — сказала Фрэнсис.

— Вот именно, — подтвердил Трёп.

— Ужас, — сказала Фрэнсис. И хихикнула. — Безобразие, стыд, позор, — сказала Фрэнсис. — И Мария тоже так думает.

— Правда? — спросил Трёп.

Фрэнсис ее в бок толкнула.

— Да, безусловно, сэр, — сказала Мария.

Трёп так и засиял.

— Это всего лишь концепция, — сказал он. — Вероятность. — Положил ладони на их парту, наклонился. — Я очень рад, что заставил вас думать.

— Да, сэр, мы вовсю думаем, — сказала Мария.

— И-и-и-и! — сказала Фрэнсис. Выкатила глаза в мою сторону. — И-и-и! И-и-и-и-и!

Потом, когда все вышли в коридор, я просто попытался сбежать. Но за спиной у меня в коридоре хихикали девчонки. Джорди их подзуживал. Я обернулся, зыркнул на них. Джорди пискнул — ой, как, мол, страшно.

— Пошел ты, — говорю.

Попытался посмотреть Марии в глаза. Хотелось сказать ей: «Ты вспомни, как мы вместе сидели в каменоломне». Хотелось сказать Джорди: «Ведь ты всегда был моим лучшим другом». Но Мария только хихикала и в глаза не смотрела. Джорди осклабился. Я сжал кулаки. Джорди махнул рукой — ну, поехали.

— Давай, — говорит. — Поглядим, кто кого.

Я заколебался.

— Давай-давай, — говорит. — Или чего? Струсил?

Я бросился на него, и началась драка, и вокруг собралась целая толпа, они орали и скандировали:

— Бей его! Бей! Бей его! Бей!

Джорди двинул мне в солнечное сплетение, дыхание перехватило, но я устоял. Выбросил кулак, попал ему по носу, хлынула кровь. Он пискнул и ринулся на меня. Я схватил его за горло. Мы рухнули на пол, кряхтим, кричим, ругаемся.

— Падла! — выкрикиваем по очереди. — Змея подколодная!

Тут примчался Трёп — орет, чтобы мы прекратили. Я высвободился, встал. Нагнулся к Джорди, проревел:

— Ненавижу тебя!

И бегом прочь.

Выходя из школы, я плюнул на землю. Проклял их всех. Череп сидел на скамейке у кладбища, неподалеку от «Лебедя». Пьяный, полусонный — беспомощный ком. Я подошел ближе. Он глянул на меня остекленелыми глазами. Похоже, не признал.

— Рыборожий, — прошипел я. Сжал кулаки. — Думаешь, я тебя боюсь?

Он что-то пробурчал. Я наклонился ближе:

— Рыборожий. Рыборожий.

Он качнулся вперед, попытался встать, рухнул обратно на скамью.

— Рыборожий жирный тюфяк, — говорю.

Ухмыльнулся и дальше пошел. Прямо мимо него. Вдохнул его запах — ненавижу его.

— Свинья, — говорю. — Думаешь, я тебя боюсь?

Взял камень, взвесил на руке, представил, как он шмякает Черепу в висок, услышал его стон, увидел, как он оседает на землю и корчится, увидел, как из виска хлещет кровь. Искушение прошло. Я осторожно выпустил камень.

Постучал в дверь Дурковатой Мэри. Впустил меня Стивен.

— Достал, — говорю.

— Молодчина!

И обнял меня. Я отстранился.

— Ну, показывай, — сказал Стивен.

— У меня не с собой.