Дэвид Алмонд - Глина

— Это в Коннемаре, — говорит Дурковатая Мэри. — Энни все свои дни до последнего проводила на этом болотце.

— Да ну? — фыркнул Джорди.

— Как Бог свят. — Она подняла глаза к потолку. — И уж если кого и взяли на небо, так это ее.

На кухонном столе стоял помятый алюминиевый чайник и две кружки. Тут же буханка, шмат маргарина, банка с вареньем — в ней торчал нож. Открытый молитвенник. Статуя Богородицы вырисовывалась на фоне окна. В садике снаружи трава и сорняки вымахали по колено, в них была протоптана тропка к черному сараю.

— Он дома? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает. — Не дома. Он за своей богоугодной работой.

Открыла дверь. Здоровая ворона как каркнет, а потом полетела в другой сад. Где-то заходился криком младенец.

— Здесь подождите, — велела Дурка.

И скрылась в сарае.

Мы с Джорди прыснули.

— Охренеть, — говорю. — Давай-ка сматывать, а то влипнем.

Мы снова прыснули.

Она открыла двери сарая. Внутрь столбом вливался солнечный свет. Мы увидели Стивена — он повернулся к Дурковатой Мэри, потом уставился на нас. Тут Дурковатая Мэри вышла обратно. Подняла руки нам навстречу.

— Эй! — зовет. — Эй! Он говорит — заходите.

Мы — ни с места.

— Заходите! — кричит.

— Чтоб я сдох, — шепчу.

— Давай, дружище, — говорит Джорди.

Глядим — он сидит на скамейке, в руке нож. И режет что-то из куска дерева — из отломанной ветки. Рука уже есть, нога, скоро и лицо будет. На рукавах у него, на скамье и на полу стружки. В снопе света, который вливается в окошко на наклонной крыше, пляшут пылинки. В углах сарая полная тьма.

— Я это для священника делаю, — говорит Стивен Роуз.

— Для отца О’Махони, — говорю.

— Да. Для него. Он сказал, праздные руки доводят до греха, поэтому мне нужно что-то ими делать. Смотрите, — и показывает еще на одну скамью.

На ней тоже фигурки, вырезанные из узловатых, корявых кусков дерева: кто прихрамывает, кто к земле клонится, кто гнется пополам.

— Эти никуда не годятся, — говорит. — И эта тоже.

Показывает на грубо сработанную фигурку из глины.

Тело фигурки крошится. Рука и нога уже отвалились. Он ткнул в фигурку, отпала и вторая нога.

— Видите? — говорит. — Мне глина нужна. А тут нормальной не достать.

И вдруг протянул руку и быстро так коснулся моей щеки. Я вздрогнул.

— Вот какой должна быть глина, — говорит. — Словно живая плоть. Словно живое тело. А тут — смотрите.

Толкнул фигурку, она рассыпалась на частички и пыль.

— Видите? — говорит.

Взял двумя руками одну из деревянных фигурок, легко, одним разом переломил.

— Видите?

Повернулся, уставился на Дурку.

— Видишь? — говорит ей. — Говорил я тебе, тетя Мэри: ничего тут хорошего нет.

Она ушла в дом, смотрит на нас в кухонное окно. А он пнул дверь сарая, чтоб закрылась.

— Чокнутая она, — говорит. — Это апостолы. Ему они для школы нужны или еще для чего-то такого. А выходит дрянь.

Воткнул нож глубоко в скамейку. Дунул на оседающую пыль, она заплясала, засверкала в луче света.

— Вот мы из чего сделаны, — говорит. — Пыль. Поэтому глина подходит лучше всего. Дерево было живым, а теперь мертвое. А как можно то, что уже мертвое, превратить обратно в живое?

— Без понятия, — отвечаю.

— Никак. Нужно опять начинать с самого начала, с того, что никогда и ничем не было.

Мы с Джорди переглянулись.

— Бог ведь так и сделал, — говорит Стивен.

Смотрит на меня. Я попытался смахнуть пыль, которую он оставил у меня на левой щеке.

— Спичка есть? — спрашивает Стивен.

Джорди вытащил коробок из кармана, потряс. Стивен взял. Пинком распахнул дверь. Набрал горсть стружек, бросил снаружи на землю. Чиркнул спичкой, поджег стружки, положил апостолов сверху. Мы с Джорди стоим, чуть ли не прижавшись друг к другу, и смотрим, как разгорается огонь. Стивен сел рядом с ним на корточки, греет руки.

— Видите, — говорит. — Вот так все просто.

— Охренеть, — пробормотал Джорди.

— Глина от огня только твердеет, — говорит Стивен. — А дерево… фью!

Дурка смотрит и грызет ногти.

Стивен прикрыл лицо ладонью от солнца. Вглядывается в нас.

— А чего вам, вообще-то, нужно? — спрашивает.

Я трясу головой:

— Ничего.

Он мне ухмыльнулся:

— Ну, это просто. — И сделал вид, будто что-то мне перебросил. — Вот, держи ничего.

Апостолы плюются, шипят, корчатся — горят прямо перед нами.

— Мы знаем, где взять хорошую глину, — говорит Джорди. — Ее там завались.

— Правда? — говорит Стивен.

— Угу, — подтверждаю.

— Мы тебе можем показать. — Это Джорди.

— Так покажите, — говорит Стивен. И улыбнулся мне. — Покажите. Я пойду с вами.

Мы оставили апостолов догорать и вернулись в дом Дурковатой Мэри. В кухне Дурка засуетилась вокруг Стивена. Попыталась его обнять, а он ей:

— Отстань. У меня дела с друзьями.

Мы снова вышли в прихожую. Я обмакнул руку в святую воду, перекрестился. А потом мы повели Стивена по Уотермил-лейн в Сад Брэддока и показали глинистый пруд. Стивен икринки раздвинул, глубоко погрузил руки в белесую воду и вытащил пригоршню бледной глины — вода с нее так и капает.

— Бесподобно, — выдохнул.

Встал, поднял ее к лицу. Вода из нее сочится, капает между нами на землю.

— Вот это оно. Настоящий материал.

И пододвинулся ко мне поближе.

— Поздоровайся с ней, — говорит. Потом рассмеялся: — Только представь, что мы из этого сможем сотворить!

Вечер субботы на той же неделе. Я пошел в нашу церковь Святого Патрика. Встал на колени в темной исповедальне. Вижу через решетку лицо отца О’Махони. Подумал: может, стоит изменить голос? Вот только я знал, как всегда, что ничего из этого не выйдет. Он, ясное дело, догадается, что это я. Да и какая разница? Нет во мне ничего особенного. В те времена прегрешения у меня были мизерные, малозначительные. Многие и вовсе выглядели так, будто я их просто выдумал.

Я начал со слов, которым научился еще совсем мелким:

— Благословите меня, святой отец, ибо я грешен. Две недели прошло с моей последней исповеди.

— Да, сын мой?

Вздохнул, ждет.

Лучше всего начать с самого плохого.

— Я пил вино для причастия, святой отец.

— Вот как? Это называется кражей и кощунством.

— Да, святой отец. Я понимаю. Грешен, святой отец.

— Прощения просить тебе придется не у меня.

— Знаю, святой отец.

— Будешь еще так поступать?

— Никогда, святой отец. А еще я крал у отца сигареты.

— И курил их?

— Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика. А еще я желал чужого добра. Чужих денег, святой отец. И обзывал людей нехорошими словами. И…

— Вот как? И какими именно словами?

— Рыборожим, святой отец.

— Рыборожим?

Я услышал, как он фыркнул от смеха.