Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона (Сборник)

Вагоны залязгали, напирая друг на друга. От резкого торможения Стасик полетел с ног, но, не чувствуя ушибов, тут же вскочил. И к двери! Теперь уже он не колебался ни мига. Ухнул вниз, на скользкую траву насыпи, покатился по склону, остановился в канаве, соображая: жив ли?

Поезд наверху опять загрохотал, двинулся. Стасик, постанывая, сел. Нет, ничего не сломано, ничего не болит слишком сильно. Только сердце колотится. Он встал, отряхнулся. Хлопнула крышка расстегнувшейся сумки. Стасик начал застегивать ее и только сейчас вспомнил про шарик. И понял, что его нет.

Раньше шарик округло твердел под кирзовым клапаном, а теперь крышка легла ровно и мягко. Стасик рванул ее, зашарил в сумке. Шарь не шарь, а шарик — не горошина, под книжки не спрячется…

Значит, вылетел при прыжке, при падении? Стасик принялся ощупывать лебеду. Сперва рядом, потом подальше. Несколько минут ползал на четвереньках. Но даже днем шарик может легко затеряться в глухой траве. А когда сумерки… Стасик искал еще и еще. Потом слазил на насыпь. Но склон был ровный и скользкий.

Что же теперь делать? Не ползать же до утра. И все равно бесполезно… А тут еще кольнула суеверная мысль: может, и не надо искать? Дважды Шарик появлялся у Стасика, и дважды случалась беда. В тот раз попал сперва в щелятник, а потом в больницу, а сегодня — чуть не уехал неизвестно куда… И в обоих случаях все начиналось со стычки с Бледным Чичей!

Не хотелось верить, что Белый шарик — предвестник несчастий. Но… опасливое чувство уже заскреблось, не прогонишь. И если уж Шарик исчез, надо ли искать, испытывать судьбу?

Да и домой пора. Ох как пора домой!!

Со смесью виноватости и опаски Стасик еще раз подумал: «Что поделаешь, раз он потерялся…»

«Один и один — не один. Я и ты…» — отозвалось в нем печальным укором.

«Но я же искал. Что поделаешь, раз без толку…»

Между темных заборов он выбрался на улицу. Никогда он здесь раньше не бывал, но, без сомнения, это была улица Стахановцев. Вон и таблички под лампочками на воротах. Стасик застучал ботинками по дощатому тротуару. Бегом, бегом. И через два квартала оказался у ворот завода «Красный механик». Здесь была конечная остановка автобуса, что ходил до вокзала. Повезло Стасику: почти сразу подъехала крытая полуторка — туренский автобус образца сорок седьмого года. Следом за двумя проворными тетками Стасик забрался в кузов. Поехали. Под брезентом качался керосиновый фонарь. Стасик вытащил из кармана всю мелочь и честно протянул кондукторше пятьдесят копеек:

— До Клуба железнодорожников…

У кондукторши на шнурке поперек груди ролики разноцветных билетов. Она ловко наотрывала Стасику разных: белых, голубых, розовых. По такой хитрой комбинации сразу можно узнать, где сел пассажир и до какой остановки едет, — чтобы никто не проехал дальше, чем заплачено.

— Держи… Ох и ободранный какой! Чего это на ночь глядя катаешься? Вот мать-то тебе задаст!..

Это уж точно… Да пусть! Лишь бы с ней ничего не случилось от расстройства и беспокойства… Скорей, скорей бы оказаться дома! И чтобы сразу сделалось все позади…

Автобус трясся, трясся, и наконец-то вот он, Клуб железнодорожников! От него еще четыре квартала — по Первомайской, по Смоленской… Вот и Стаськин дом, светятся два ряда оконных квадратов. А Стаськины окна не светятся! Что случилось?

Он опять припустил бегом. У калитки плавала в темноте красная звездочка папиросы. Это… да, это Юлий Генрихович!

Стасик, часто дыша, встал рядом с отчимом. Виноватый, с тоскливой тревогой, но еще без слез.

Юлий Генрихович сказал тихо и не сердито:

— Где же это ты гулял, а?

Чтобы объяснить все разом, Стасик выговорил обреченно и торопливо:

— Заблудился. Пошел к реке, а там все незнакомое… А потом пристали там одни… которые еще в лагере… Меня с уроков прогнали, вот…

— Да знаю… Учительница твоя приходила…

— А мама?.. — В этом вопросе было все. Знает ли мама? Что с ней? Очень ли беспокоится за него, за Стасика? И почему в окнах нет света?

Юлий Генрихович затянулся в последний раз, осветил огоньком впалое лицо. Отбросил папиросу.

— Мама не знает… Ее еще днем на «Калужку» увезли. Видишь, как получилось: пораньше, чем ждали… — Он положил на голову Стасику тяжелую теплую ладонь. — Сестренка у тебя появилась. Катенька…

«Ты кто?»

«Я… Стасик…»

«Стасик — это кто?»

«Я… мальчик. Разве не видишь?..»

Мальчик… Что это такое? Вернее, кто? Существо из непонятного мира, где иное пространство, иные измерения и, кажется, иное время. Но именно существо! Значит, не только шары могут думать, чувствовать, жить. Мальчик — тоже! Ведь недаром у него с Белым шариком возник резонанс…

Сначала это был резонанс печали и одиночества. Белый шарик испугался, что Стасик может погаснуть, как (если верить рассказам) гаснут шары под черным покрывалом. Но ведь «один и один — не один». Это общая формула для всех миров. И Шарик ощутил, как в мальчике Стасике тает горькое чувство. Черный импульс рассеялся, теплые лучи осторожной радости пошли от Стасика в пространство, пушисто защекотали Шарика…

Потом, когда мальчик Стасик ослабил импульсы активного общения и пригасил сознание, он все равно сжимал крошечный твердый шарик ладонью. Белому шарику было уже понятно, что такое ладонь, и он ощущал на себе ее тепло. Он совсем отключился от связи с другими шарами, и они еле докричались, чтобы он не прозевал тройной импульс от системы Оранжевых шаров. Белый шарик не прозевал: принял импульс и отразил, как полагалось, в район Большого пятиугольника, но сделал это машинально. А всем своим существом он жил сейчас в ладони мальчика Стасика, где ровно толкалась горячая жилка.

По этой жилке, потом по другим жилкам и нервам Белый шарик тихим импульсом-разведчиком проник в ту область, где у Стасика — в том же ритме, что и жилка под кожей, — тихо пульсировало информационно-контактное поле. Оно теперь дремало, и Шарик без препятствий читал и запоминал то, что было основными понятиями Стасика: «Человек», «Мальчик», «Земля»… «Мама», «Дом», «Школа»… «Отметки», «Враги», «Кино»… «Солнце», «Книжки»… «Утро»… «Душа», «Друг»… Два последних понятия особо заняли внимание Шарика. В них были неясность и беспокойство. Что такое «Душа», не понимал, видимо, и сам Стасик. А «Друг» — наоборот, очень понимал, только от этого не делалось легче, потому что вместо друга была у Стасика только мечта о нем. Окружавшие Стасика мальчики не укладывались в параметры понятий о друге. И мечта была похожа на ячейку Всеобщей Сети, не заполненную необходимым импульсом.