Анатолий Афанасьев - Те, кто рядом. Повесть с чудесами

В книге, которая сейчас попала вам в руки, дорогой читатель, много всего намешано: приключения там легко уживаются с пародией, в ужасные события странным образом вплетается весёлый смех, чистая, прозрачная фраза нередко разбавляется неуклюжим словцом, а то и газетным оборотом. Разумеется, можно было бы привести всё это в стройный вид, придать повествованию благозвучность, но я не стал это делать. Зачем? Ведь и в жизни всё бывает так перепутано, что не скоро разберёшь, где конец, где начало. И потом, если озорную выдумку долго «причёсывать», то в конце концов она непременно «облысеет». И кому она будет тогда интересна?

Однажды в поезде дальнего следования я разговорился с мальчиком, которого звали Витя. Это оказался на удивление умный мальчик, хотя по виду ему не было и десяти. Сначала мы болтали о пустяках, потом я, как водится, поинтересовался, кем он собирается стать, когда вырастет. Витя пренебрежительно ответил, что ещё не решил окончательно — возможно, авиаконструктором, а возможно, таксистом, — и в свою очередь спросил, чем я занимаюсь. Я сообщил, что пишу разные книги.

— Вы писатель?

— Ну вроде того…

— А какие сказки вы написали?

— Никаких. Я, видишь ли…

Но мой юный собеседник потерял всякий интерес к разговору. Это задело меня за живое.

— Ты что же думаешь, Виктор, только сказки трудно сочинять, а всё остальное ерунда, по-твоему?

— А разве нет?

Впоследствии я убедился, что мой капризный дорожный знакомый был отчасти прав. Теперь я даже думаю, что сказки или то, что на них похоже, вообще нельзя сочинить: они возникают по каким-то своим собственным сказочным законам, точно приходят во сне. Это звучит неправдоподобно, но это именно так.

В каждом из нас есть своя неповторимая сказка, надо лишь её услышать и не полениться пересказать. А происходит это так, что возникают какие-то доселе незнакомые лица, звучат дальние призывные голоса, и постепенно, если тебе очень этого хочется, где-то в тебе самом рождается история, которую остаётся только записать на бумаге.

Что получилось у меня — не берусь судить. Но тешу себя малой надеждой, что когда-нибудь эту книжку прочитает мой давний попутчик и она ему придётся по душе. Впрочем, время идёт так быстро, и вполне возможно, Витя успел стать взрослым и забыл, как многие из нас, что ничего нет на свете прелестнее сказок.

А. Афанасьев

«…Итак, я написала о первых своих мальчиках и девочках. Когда они вырастут, то, возможно, придут ко мне, своей учительнице, и мы будем вместе вспоминать, какими они были в школе… Впрочем, я далеко не Ушинский, поэтому, наверное, многие из них остались для меня загадкой. Мне стыдно оглядываться на ту самоуверенную дурочку, какой я была всего лишь год назад… Казалось, стоит войти в класс и заговорить, как дети проникнутся ко мне любовью. Наивные, далёкие от истины грёзы. Как часто я собиралась всё бросить и бежать куда глаза глядят из этого сумасшедшего дома, который по недоразумению называют школой… Но постепенно я всё же сумела подружиться с моими юными разбойниками. Я поняла главное. Дети только одним отличаются от взрослых — они не прощают притворства. И это странно, потому что сами они притворяются поди как ловко. Особенно девочки. Правда, в моём великолепном 6 «А» фору всем девочкам даст Толя Горюхин, моё горе и моя радость. Сейчас, перелистывая дневник, я вновь поражаюсь многообразию проявлений его личности, противоречивости его характера. Вот первая запись о нём. Разговор у доски:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Чего?

— Я спрашиваю, как твоё имя?

— Там у вас в журнале записано.

Передо мной стоял худенький, светловолосый мальчуган с каким-то сонным выражением лица. Отвечал он тоненьким голоском, точно пищал через свистульку.

— Знакомятся не по ведомости. Я же назвала себя. Ты помнишь, как меня зовут?

Мальчик улыбнулся.

— Вас зовут Варей?

— Варварой Петровной.

— Анатолий Вениаминович!

Класс, разумеется, грохнул, а я подумала: грубиян и, видимо, любит быть в центре внимания…

Не в первый раз я поспешила с выводом. Толя Горюхин оказался человеком чрезвычайно подверженным всевозможным настроениям. Бывал он и груб, и глуп, и капризен, а в другой раз представлялся самым умным и воспитанным мальчиком на свете. В его душе умещались не один, не два, а десять человек. Даже говорил он разными голосами, то писклявым и пронзительным, то солидным, хорошо поставленным, то скрипучим, как у старика. Хотя это и попахивает мистикой, но и облик его не был постоянен. Иногда я попросту его не узнавала. «Это ты, Горюхин?» — «Я, Варвара Петровна. А это вы?» — «Что у тебя с лицом, с глазами? Ты похудел?» — «Я плохо спал, Варвара Петровна». — «Почему, Толя?» — «Мучают кошмары». — «Какие же, Толя?» — «Лучше не спрашивайте, Варвара Петровна».

У детей бывают такие состояния, которые нам трудно понять. А злимся мы почему-то на них, а не на себя, не на свою душевную слепоту. Так и я: то злилась на Толю, то была к нему равнодушна, то жалела. А когда приблизились летние каникулы, выяснилось, что я с ним и вовсе не знакома. На последнем уроке я опрашивала класс, кто как собирается провести лето. У всех были чудесные планы, хотя не все охотно ими делились. Наконец дошла очередь до Горюхина.

— Ну а ты, Толя, что будешь делать летом?

В этот раз он был в сомнамбулическом состоянии, пришлось вопрос повторить.

— Не знаю, Варвара Петровна.

— Разве ты не обсуждал с родителями?..

На Толином лице удивление:

— Как я могу знать про лето, когда не уверен в завтрашнем дне?

Класс, естественно, одобрительно загудел. Если бы так ответил кто угодно, я бы подумала: ах, это вечное стремление оригинальничать, но я уже изучила характер Горюхина и понимаю, что он вовсе не рассчитывает произвести впечатление. Его унылый вид вызвал у меня непонятное беспокойство. Похоже, с ним происходит что-то необычное. Может быть, ему требуется помощь? Но какая?