Народные сказки - Польские народные легенды и сказки

Не со спокойной душой провожала она хлопца. Самые страшные картины рисовались в ее встревоженной голове.

— Господи, это же так глубоко! Колодцев тридцать подряд вырыть надо, чтобы достать дно шахты.

— Если бы тридцать-то, — поправил дед Миколай. Проходя по двору в сени, он слышал вздохи внучки. — Двадцать раз по тридцать, а то и побольше. До дна шахты — вот как до деревянной часовни. Ее можно увидеть и ясную погоду, да и то с пригорка… А ты говоришь… Когда спускаешься, мороз по коже дерет, думаешь, что и конца не будет…

Напугал он ее еще больше. Знала — дед не врет. Пятьдесят лет изо дня в день в слякоть и мороз спускался он под землю. Теперь состарился, дома сидит, а ведь не один обушок изломался в его мозолистых руках. Гордился дед шахтерским званием, считал горняцкое дело занятием настоящих мужчин. Доротка должна гордиться Франеком, что пошел он в шахту. Не посрамит он себя ни перед дедом, ни перед своим отцом, что погиб в прошлом году от несчастного случая.

— Да что там! — Дед покачал седой головой. — Шахтер — это не что-нибудь, не шутка… Ему нет равного на гнете.

Беспокойство о женихе улеглось. Сердце девушки наполнилось радостью. Она думала с тайной надеждой: «Подруги иначе будут смотреть на меня, когда выйду за шахтера, а не за какого-нибудь шалопая, лопнут от зависти».

Доротка хотела, чтобы Франек назвал ее любимой женушкой еще до того, как станет шахтером, чтобы хоть денька два погулять с обручальным колечком и в щецинском узорном чепце. Но он уперся и настоял на своем: «Встану рядом с моей разлюбезной женушкой только в шахтерской каске с перьями и с серебряным обушком в руке». Ну что ж, может быть, лучше, что на своем хлебе, а не на родительском, начнут супружескую жизнь. Если не лучше, то честнее.

Месяц освещал распустившиеся косы девушки, когда она возвращалась домой по черной от угольной пыли дорожке. Благоухали цветущие липы; какая-то птица (наверное, соловей, кто же еще) заливалась в кустах шиповника за шахтными постройками…

А тем временем Франек Лещина шагал с товарищами под землей к своему забою. Волнение как рукой сняло. Сердце его стучало ровно и твердо, и так же звучали шаги по каменному полу туннеля. Горняцкий обушок, недавно купленный в лавке, нес он на плече. На голове кожаный шлем, у пояса покачивалась карбидка.

Приятели не болтали, шагали молча. Давным-давно известно, что шахта — не корчма, не любит людского шума. Ей больше по душе стук обушков, шарканье лопат, перестук вагонеток по рельсам. Да и Владыка сокровищ, Дух шахты, не любит шуток и балагурства. Лучше его не серди болтовней.

Штрек уходил в темноту, извиваясь, как сказочный змей, и казалось, что ему нет конца и края. С потолка капала вода, бревна ослюнявила плесень. Нет-нет да и сорвется с потолка камень, ударит в каску. На перекрестках штреков сквозняк охлаждал потные лица. Франек представил, как будет жарко в забое. Он ждал этой минуты как чего-то необыкновенного. Столько наслушался он о работе здесь, внизу, от отца и деда Доротки. Теперь ему не терпелось поскорее встретиться с этой работой лицом к лицу.

Добрались до сердца шахты, разошлись по местам. Одни встали к вагонеткам, другие — на крепление кровли. Франек вместе с напарником должен был работать в забое. Тесно здесь было и низковато, зато уголь стоял сплошной стеной. Франек отдышался, поплевал на ладони и с маху начал отваливать глыбы угля.

Он пробивался вглубь, не щадя ни собственных сил, ни обушка. Не смотрел, как работают другие, боялся оскандалиться. Вот бы посмеялись товарищи, узнав, что он не справляется с работой. А уж больше всех красавица Доротка. Не посмел бы Франек смотреть в ее голубые глаза, когда бы товарищи сказали, что он не справляется с обушком. Старые шахтеры ценят труд по добыче. Острие обушка вгрызалось в черную стену, отбивая с треском большие куски. Влажные, угловатые, они хрустели под ногами. За Франеком вырастала куча угля.

— Франек, да постой ты, чертушка! Так будешь орудовать — до рассвета и сил не останется, — предостерег его степенный товарищ. — Они тебе не только на сегодня нужны.

— А, работать так работать, — отвечал Лещина, не поворачивая головы. — Не спать пришел сюда.

Приятель махнул рукой и стал помогать возчику нагружать уголь, чтобы Франек не зарылся в нем по пояс. Другие тоже поднажали на лопаты. Не хотелось отставать; еще бы — ведь у Франека только начинают пробиваться усы.

Время шло, работа кипела вовсю. Стена отступала. Поскрипывала рукоятка обушка в крепких руках Франека. Но даже стальное острие обушка, не то что деревянная ручка, может сломаться от непомерной нагрузки. Франек чувствовал, как ясеневые щепки вылетают из-под рук, услышал сухой треск раз, другой. Не придал этому никакого значения. «Пусть трещит, — думал. — Как-нибудь дотяну смену».

Еще яростнее начал рубить уголь, и вдруг ручка переломилась пополам. Стальное лезвие, вонзившись в уголь, так и осталось там, а в руках оказался бесполезный обломок ручки.

Лещина даже свистнул от злости:

— Фьюить! Ах, чтоб тебе… — Повернулся к товарищам: — Одолжите! — протянул он к ним руки. — Час до смены остался.

Посмотрели они друг на друга, потом на Лещину.

— Нет! — отвечали разом, как будто сговорились.

— Так что же? Стоять с пустыми руками?

— Помоги грузчикам у вагонеток…

— Эх, вы! — с обидой вырвалось у Лещины.

Пожилой шахтер появился из темноты. Подошел к Франеку, тронул его за мокрое от пота плечо. Забойщик неохотно повернулся и взглянул на него.

— Чего вам, Вавжычко?

Тот серьезно проговорил ему в ответ:

— Ты молодой еще шахтер, многого не знаешь. Такой закон есть шахтерский и честь: не брать ни у кого обушка и своего не давать никому. Почини или новый достань. Кто нарушает…

— К черту этот закон и честь! — с гневом оборвал Лещина старика. — Работа ждет, а мне нечем рубить.

— Возьми мой, — услышал вдруг Франек тихий голос. Оглянулся. Рядом стоял белобородый низенький шахтер, в руке держал новехонький обушок. И разглядывал Лещину не то сурово, не то с усмешкой.

Парень не колебался ни минуты. Схватил обушок жадными руками. Кивнул головой — мол, спасибо, — замахнулся снова на черную стену, но старичок задержал его порыв. Тихонько посоветовал:

— В твоем забое скверный пласт. Вот здесь становись! — И широким жестом руки указал место, где надо рубить. Да властно так, по-штейгерски.

Лещина всмотрелся, и глаза его загорелись как огоньки карбидки. Перед ним, над головой и с боков — всюду чернела огромная стена угля. Массивная, богатейшая. Нависшие пласты завораживали глаза, просили удара обушка. Они сулили такую добычу, какая и во сне не снилась шахтерам. Каким же ничтожным казался теперь его прежний забой, низкий, изрезанный жилами камня, перед этой массой угля! Смешно и вспоминать.