Иоганн Музеус - Сказки и легенды

— Смилуйтесь, господин судья, — зарыдал обвиняемый, бросаясь на колени и умоляюще простирая руки, — всех святых неба призываю я в свидетели, что невиновен в ограблении и не знаю, какими судьбами кошель еврея попал в мой мешок. Бог тому свидетель!

— Ты уличен, — продолжал судья, — кошель — в твоем мешке, что достаточно наглядно доказывает твою вину. Окажи уважение господу богу и властям и добровольно сознайся, прежде чем явится палач и пытками вынудит тебя сказать правду.

Перепуганный Бенедикс продолжал настаивать на своей невиновности, но он взывал к глухим; его принимали за упорного мошенника, который всячески старается увильнуть от виселицы. Тогда пригласили страшного мастера Хемерлинга [23] Мастер Хемерлинг — народное прозвище палача. , дабы он докопался до истины и стальными аргументами своего красноречия заставил преступника оказать на свою шею уважение богу и властям. Бедный парень окончательно потерял радостное спокойствие человека с чистой совестью и весь затрепетал в ожидании предстоящих мук. Когда палач уже вознамерился поднять его на дыбу, бедняга понял, что эта операция сделает его неспособным к труду и навсегда лишит возможности взяться за иглу. Не желая оставаться на всю жизнь калекой, он решил разом покончить со всеми мучениями и сознался в грабеже, в коем не был виноват ни душой, ни телом.

На этом следствие brevi manu [24] Без проволочек ( лат .). было закончено, и подсудимый, по единогласному приговору судьи и помощников, присужден к повешению, каковой приговор, по обычаю скорой на руку юстиции и для экономии издержек, надлежало привести в исполнение на следующий день рано поутру. Публика, привлеченная захватывающим судебным делом и предстоящей казнью, находила решение мудрого магистрата справедливым и верным, но всех громче рукоплескал судьям милосердный самаритянин, пробравшийся в зал суда и неустанно превозносивший любовь к справедливости господ из Гиршберга. И действительно, никто не принял более горячего участия в этом деле, чем этот друг человечества, а был то не кто иной, как сам Рюбецаль, невидимой рукой переложивший кошель еврея в мешок портного.

На другой день рано утром он в образе ворона уже поджидал у здания суда выхода печальной процессии, которой надлежало сопровождать жертву его мести на виселицу. У него начал разгораться вороний аппетит, так не терпелось выклевать казненному глаза. Но в тот день он ждал напрасно.

Некий благочестивый монах, брат Граурок, совсем иначе расценивал смысл обращения на путь истинный грешников на лобном месте, чем некоторые новоиспеченные теологи, и старался всех грешников, которых он готовил к смерти, ревностно насытить духом святости. Но невежественный Бенедикс оказался таким грубым, неотесанным и тупым чурбаном, что монах понял невозможность в короткий срок, отпущенный ему для увещания, выкроить из него святого. Поэтому он просил суд о трехдневной отсрочке, каковой наконец, не без большого труда и под угрозой отлучения от церкви, добился у богобоязненного магистрата.

Когда Рюбецаль узнал об этом, то полетел в горы, чтобы там дожидаться часа мести. По привычке прогуливаясь по лесу, он вдруг увидел молодую девушку, расположившуюся на отдых под тенистым деревом. Голова ее устало поникла, и она поддерживала ее белоснежной рукой. Платье на ней было недорогое, но чистое и городского покроя. Время от времени она вытирала рукой слезы, катившиеся по щекам, и жалостные вздохи порой вырывались из ее пышной груди. Когда-то гном уже испытал на себе влияние женских слез. И сейчас они так растрогали его, что он впервые решил сделать исключение из взятого себе правила: травить и тиранить детей Адама, проходящих через горы. В нем даже проснулось благотворное чувство сострадания, и он проникся желанием утешить красавицу. Приняв образ почтенного горожанина, он подошел к молодой девушке и приветливо спросил:

— О чем ты грустишь здесь, милая девушка, одна в глуши? Не скрывай от меня своего горя, кто знает, может быть я смогу помочь тебе.

Девушка, глубоко погруженная в свои печальные мысли, вздрогнула, услышав его голос, и подняла опущенную голову. Ах, какие тоскующие, лазурные глаза взглянули на него! Их нежный мерцающий свет мог бы растопить даже стальное сердце. Две прозрачные слезы сверкали в них, как алмазы, а хорошенькое юное лицо выражало невыносимую боль, что придавало еще больше прелести ее миловидному, невинному облику. Увидев перед собой человека столь почтенной наружности, девушка открыла свой пунцовый ротик и проговорила:

— Какое вам дело до моего горя, добрый человек? Вы все равно ничем не поможете. Я — несчастная убийца, я погубила человека, которого любила, и хочу искупить свою вину слезами и скорбью, пока сердце мое не разорвется от горя.

Почтенный человек удивился.

— Ты — убийца? — вскричал он. — С таким ангельским личиком ты носишь ад в сердце? Невозможно! Правда, люди способны на всякое зло и коварство, это мне известно, однако от тебя я этого не ожидал!

— Я вам поясню, если хотите, — возразила опечаленная девушка.

— Говори.

— Был у меня друг детства, — всхлипнула та, — сын добродетельной вдовы, нашей соседки. Став взрослым, он сделал меня своей избранницей. Он был так мил и добр, так честен и правдив, любил меня так верно и преданно, что завладел моим сердцем, и я поклялась ему в вечной любви. Ах! Я, змея, отравила сердце любимого человека, заставила его забыть наставления честной матери и толкнула на преступление, за которое он поплатится жизнью!

— Ты? — воскликнул гном.

— Да, сударь, я — его убийца, я заставила его стать разбойником на большой дороге и ограбить лукавого еврея. Его схватили господа из Гиршберга, приговорили к повешению и — о горе! — завтра он будет казнен!

— И в этом ты виновата? — спросил пораженный гном.

— Да, господин, на моей совести его загубленная жизнь!

— Каким же образом?

— Он отправился странствовать через горы и, когда прощался со мной, обнимая, сказал: «Будь мне верна, дорогая. Когда яблоня в третий раз зацветет и ласточка в третий раз совьет гнездо, я вернусь из странствия и возьму тебя в свой дом как молодую жену…» И я в этом твердо поклялась. Когда яблоня в третий раз зацвела и ласточка в третий раз свила гнездо, Бенедикс вернулся. Он напомнил мне о своем обещании и уже хотел вести к венцу, а я давай его дразнить да насмехаться, как это часто делают девушки со своими женихами, и все твердила: «Не стану я твоей женой: моя кроватка тесна для двоих, а у тебя нет ни кола ни двора. Добудь побольше блестящих монет, тогда поговорим!» Бедный Бенедикс, как он был опечален этими словами. «Ах, Клерхен, — сказал он, глубоко вздохнув, и слезы навернулись у него на глаза, — если у тебя на уме только деньги да богатство, значит, ты не такая честная девушка, какой была прежде. Разве не пожала ты мне руки, когда клялась в верности, а что я имел тогда, кроме этих рук, чтобы прокормить тебя? Откуда в тебе столько гордости и тщеславия? Ах, Клерхен, я все понял — другой, богатый, жених похитил у меня твое сердце. Вот как ты вознаградила меня, неверная? Три года я прожил в одиночестве, в тоске и ожидании, считая каждый час до того дня, когда введу тебя в дом своей женой. Как быстро и легко надежда и радость несли меня вперед, когда я странствовал в горах, а теперь ты отворачиваешься от меня».