Виктор Близнец - Земля светлячков

— Угощайтесь, угощайтесь! Как говорят: пускай вам здоровья прибудет. В ручки, в ножки и в животик немножко! А я вам сейчас ещё одну…

Хвороща прикатил четвёртую дыню, дыню-арбуз. Это чудо природы нужно было есть так: хорошенько поколотить её в руках, нарезать и сперва выпить из середины густой-прегустой сок, от которого аж слипались губы; потом вынуть красного «деда», этого, знаете, что весь в серебристом инее, — и сьесть. А тогда уже браться за ломти, каждый величиной с локоть, и каждый пахнет и арбузной сладостью, и осенним ароматом дыни.

Ещё не управились с одним блюдом, как Хвороща вкатил пятую дыню, вертутивку. Сказав, что такого богатыря — дыню-великана с головой, с жёлтым ободком посредине и будто с руками, упёртыми в бока, — он вырастил у себя в погребе и назвал в честь брата Вертутия вертутивкой. Тут же разрезал «брата Вертутия» на толстые ломти — дыня распалась веером и заняла полстола.

Сьели полдыни и тут…

— Не могу! — застонал Вертутий. — Спасибо, дорогой Хвороща. От сердца спасибо, наелись. Хоть и в мою честь названо, не лезет. Вы же знаете, мудро сказано: человек не скотина, больше ведра не сьест.

— Сьест, сьест! — подкладывал и подкладывал ломти Хвороща. — На вашу мудрость у меня есть лучшая мудрость, послушайте: брюхо не дерево, растянется.

И Хвороща вкатил ещё одну дыню, дыню-ведьму, а затем и последнее своё чудо — дыню, которая выросла на груше.

— Да не могу! — уже криком закричал Вертутий. — Слышите: на мне все трещит! И глаза на лоб лезут!

— Ничего, ничего! — упрашивал неугомонный Хвороща. — А вы потихоньку, а вы полегоньку, пропихивайте, пропихивайте в рот. Оно полезет, оно уместится. Знаете, в животе, как на посиделках: где сто потеснятся, найдётся место сто первому!

— Лопну! Вот сейчас лопну! — завертел головой Вертутий, ища спасения, как медведь, которого припёрли рогатиной к дереву.

Он глянул на своего внука: у бедолаги глаза напрочь посоловели, ещё один ломоть сьест — и сам станет дыней. А в углу стонал Сиз, разлёгшись на соломе и раскинув широко ноги. Он тяжело дышал и просил:

— Братья! Раскурите мне трубку! Не могу… Никак не подниму руки. Все тело дынями обьелось. Сплу…

«Сплу» — это у него так выговаривалось «сплю»…

— Бежим, друзья, — зашептал Вертутий, когда Хвороща побежал за новой дыней. — Бежим сейчас, хоть ползком, хоть на четвереньках, ведь тут и пропадём, — мы ж только перекусывали, а сейчас Хвороща будет по-настоящему нас угощать…

Хвороща катил «слона», а ногой подталкивал здоровенную дыню-кокос, когда вдруг увидел: его дорогие гости, взявшись поп руки и косолапо заплетаясь в густых дынных плетях, бредут бахчой к озеру. Вот они повернулись и уже без слов закивали ему издалека (а глаза и губы у них слипались), что-то они бормотали, мол, спасибо, благодарим, до свидания, спешим, больше остаться не можем.

— Как? Да куда ж это вы? — шлёпнул себе по коленям Хвороща. — Вы ж голодные! Вы ж голодные! Вы ж ничего не пробовали! А дыня-вишня? А дыня-горшок? А вы ж не пробовали ещё дыню с воробьями!

Он погнался за гостями, подкатывая какую-то зелёную плоскую дыню-гриб. Гости оглянулись и что было сил через заросли, бурьян, ручей, через болото кинулись к берегу и один за другим попадали в чёлн.

— Ху-у!

— Хо-о!

— Ох-хо-хо…

А Хвороща стоял под луной, с немой обидой смотрел на них, воздев руки к небу. И уже когда чёлн отплыл, закричал:

— Да что это за люди? Что это за гости мне? Спешат! И куда торопятся? Ну посидели бы, поговорили б хорошенько. Слышите? Эгей, слышите? На той неделе у меня большой праздник. Все приезжайте! И зовите соседей! Тогда засядем за столом — на целую ночь!

Хвороща затих и побрёл огородом. «А экскурсия?» — вспомнилось вдруг ему. Такой-сякой! Не показал гостям огорода! А хотел же показать им, да хоть бы юному отроку, где у него растут дыни, — на плоту, на крыше, на колодце. Одна дыня залезла даже в трубу и сидит там, как сова в дупле, а дым из дома выходит у него сквозь двери и стелится низко над огородом. А ещё показать, как растут у него на огороде дыни-кувшинчики, дыни-кадушки и дыни-бутылки. И вы думаете, это всё? А огромнейшая дыня-ворота, которая загородила собой весь перелаз? А дыня-печь, что залезла в хату? А жену свою показать — Дынаиду Купаловну?

— Ого-го! — сложил ладони и крикнул Хвороща за высокую песчаную косу. — Возвращайтесь сюда, сю-да-а! Я вам что-то покажу-у!

Ка-жу! Гу-гу! Уг-гу! — разнеслось эхо тёмным лесом.

А чёлн плыл себе дальше, плыл золотой дорожкой к Верхнему озеру.

Когда они попадали в чёлн, старая просмолённая долблёнка осела в воду так, что тёмная поверхность озера слилась с бортами и пустила волну где-то высоко, перед самым носом у Чублика. Ещё б немного — и они перевернулись бы вверх дном и кто знает, вынырнули бы живыми с таким грузом дынь.

— Не двигайтесь, не шевелитесь, кхе, — тихо попросил Вертутий. — А я легонько буду грести.

Выбрались на чистый плёс, и чёлн тяжело поплыл, как плывёт старая бобриха, у которой выглядывает из озера только тёмная спина и кончик носа.

— Брат Сиз, у вас нету шнурка? — негромко спросил Вертутий.

— А кого вы хотите вязать?

— Себя. Все пуговицы на мне треснули. Видите, штаны в руках держу.

— Вот Хвороща! Чтоб ему коты мёд носили! Так накормил!

— От всей души! Чтобы не говорили — голодные!

Сиз и Вертутий засмеялись. А Чублик молчал. Потому что всё у него склеилось от густого сладкого сока — и пальцы, и губы, и глаза. Он подремал немного, но, даже в полусне, легонько прислонившись щекой к дедовой спине, приглядывал за своей коробкой: целы ли его светлячки, не поплыли ли они снова по воде?

— О! А это что? — проснулся и оторопело спросил он, хлопая сонными глазами. — Дедушка, смотрите! Снова в кустах… Будто два здоровенных лампириса…

Сиз и Вертутий повернулись на его голос.

На высоком берегу из тёмных густых кустов снова что-то блестело — двумя огромными голодными огнями.

— Ты смотри, — приглушил голос Сиз. — Наверное, те же самые, что мы со двора прогнали. Они что, за нами бегут? И смотрите, как этот первый хищно вытаращился на нас, будто вот-вот прыгнет в воду…

В тот же миг над озером раздался тоскливый протяжный вой:

— Овв! Ов-ву! Pax, pax!

Зверь (или кто знает, что это такое) стоял над кручей и выл на луну, на чёлн, на наших путников. А Вертутий быстрее грёб и грёб дальше от того лихого места.

И вдруг с другого берега, из-под обваленного пня, блеснули ещё раз на них такие же недобрые огни. И снова прокатилось над водой:

— Ов-ву! Ов-во-вов! Pax, pax!

На берегу, в густой темноте, словно перекликались злобные голоса, передавали один другому: следите! Вот они, лесные люди! Плывут мимо вас!