Екатерина Медведева - Жил-был ты... [СИ]

Виверра лакала молоко из миски, на усах висели белые бусинки, длинный хвост неподвижно лежал на полу. Ты лениво смотрел на огонь в очаге и думал, что совсем не плохо — иметь крышу над головой. Тепло, уютно, мирно… В тишине пели сверчки, тени от огня волновались на стенах, от сухих поленьев пахло медом и смолой. Вьюнок бродил с лампой по комнате, разглядывал вязаные дорожки на полу и посуду в ореховой горке. Потом не выдержал и приоткрыл резной сундучок, стоящий у окна. В неровном свете блеснуло золото…

— И правда странная. Обычно люди прячут ценности, а она выставляет напоказ…

— Может, золото — не главное в ее жизни? — задумчиво ответил Вьюнок, пересыпая монеты из ладони в ладонь. — Холодные, — он закрыл сундучок, подсел к огню согреть руки и скоро задремал. Все реже взлетали и опускались ресницы, сонная улыбка постепенно соскальзывала с лица, и только уголки губ оставались приподнятыми. Даже во сне мальчик чему-то радовался. Ты до сих пор не свыкся с его солнечной безмятежностью, ведь сам никогда не улыбался: это открывает человека и делает беззащитным. Доверять без оглядки — непозволительная роскошь. А Вьюнок, кажется, думал иначе, обратив улыбку в волшебное оружие, далеко до которого твоему ножу…

Вы не дождались возвращения хозяйки и под тихий шелест дождя за окном принялись готовиться ко сну.

— Она промокнет, — проговорил Вьюнок в забытье.

Ты прикрыл мальчика одеялом, погладил по мягким волосам и вернулся к огню. А может, забросить рюкзак в пыльный угол и не вспоминать о дорогах, отдавшись нехитрым прелестям размеренной оседлости? Словно выражая похожие мысли, виверра забралась к тебе на руки и свернулась клубком, сыто замурлыкала. Пушистая тушка едва помещалось на коленях, теплая, расслабленная — как умеют расслабляться кошки. Неожиданный акт доверия. Что за перемены он сулит? Но думать и анализировать не хотелось, глаза слипались, тело требовало отдыха. Виверра позволила перенести себя на постель, и скоро дом погрузился в безлунную серую дрему.

Утро подкралось на мягких лапках и осторожно тронуло за нос ароматом свежеиспеченного хлеба. Проснувшись, ты долго не мог понять, где находишься. Глядел на беленый потолок, бревенчатые стены, знакомый резной сундучок и прислоненную к столу ольховую метелку. На сундучке сидела виверра и облизывалась, потом потянулась и выпрыгнула в открытое окно. А где Вьюнок? Так, нужно встать, потянуться, прислушаться. В соседней комнате беседовали и смеялись. Тоскливая ревность воткнула в сердце первую колючку. Раньше Вьюнок не искал женского общества. Что изменилось за ночь?

Ты придал лицу равнодушное выражение и толкнул дверь, оказавшись, судя по всему, в мастерской. По лавкам лежали стопки полотна, блестящие разноцветные отрезы шелка, тяжелые рулоны бархата. В корзинках яркими пятнами теснились мотки крашеной шерсти, переливались на свету золотые и серебряные клубки. Связанные косами, пестрели вышивальные нитки, игольница щетинилась толстыми и тонкими иглами. В раскрытой берестяной шкатулке вперемешку ютились наперстки, лоскутки, обрывки кружева, шильца и крючки. За столом у окна, чтобы свет падал слева, сидела Альбина. Круглолицая, стройная девушка, перетянутая в талии узорчатым кушаком поверх светлого барежевого платья. Бледная кожа, гладкие волосы, собранные сеточкой, на груди продолговатый кожаный футлярчик. Губы сжаты, ресницы опущены. Круглые маленькие пяльцы, привинченные к столу, отдыхали с неоконченным вензелем, а мастерица работала над материей, заключенной в прямоугольную деревянную рамку. Рядом примостился Вьюнок и рассказывал байки, на которые девушка иногда отзывалась коротким смешком.

— Альбина вышивает мне рубашку! — воскликнул мальчик в ответ на твое «Доброе утро». Ты по привычке пожал плечами, но вежливость заставила посмотреть на ткань. Ну да, вьюнки, белые, розоватые, перевитые зеленой завитушкой стебля. Мастерица отвлеклась и посмотрела на тебя в упор. Сердце екнуло, подпрыгнуло и остановилось… Багряная нить натянулась до предела, врезаясь в живое, причиняя боль. Вот она, разлучница. Легкой вязью движений, невесомыми штрихами взглядов, мимолетными виньетками улыбок — стежок за стежком — привяжет к себе Вьюнка, пришьет его судьбу к своей, заставит позабыть прошлое. Маленькие ножницы с острыми концами скоро перережут прочную связь вашей дружбы. Дышать стало невозможно, в горле пересохло. Ты замер, глупо уставившись на Альбину, девушка смутилась и снова спряталась за мелькающей черной иглой.

— Она и тебе рубашку вышьет, — радостно сообщил Вьюнок. — Охранный узор, волшебный.

Ты кивнул и поспешил на улицу. Вдохнул запах ночного дождя, плеснул в лицо ледяной водой из рукомойника, поежился от свежести. Сердце опомнилось и снова застучало, пытаясь вернуться в прежний ритм. Выжидая, пока чувства улягутся, принялся рассматривать двор. Увитый бальзамином палисад. Неухоженный огород, где раскинула пятнистые листья расторопша, желтыми язычками лепестков дразнился осот, поблескивала бирюзовыми росинками лебеда. Колодец. Дровяной сарай. На поленнице сидела виверра и принюхивалась, насторожив уши. Кошке тут нравилось. И Вьюнку… Они оба не прочь поселиться в этом доме. А ты собирался сейчас позавтракать и уйти. Но вернулся в комнату — и наткнулся на умоляющий взгляд Вьюнка.

— Давай задержимся, пожалуйста, — попросил он. Хотел добавить что-то, но смутился. И снова тоска и боль прошептали: видишь, какой он уже взрослый, привлекательный, желанный? Видишь, как ласково глядит на него Альбина? С Вьюнком она разговаривала и шутила, с тобой — испуганно молчала, страшась неподвижного, без эмоций, лица. Да, что поделать, умеешь только пугать, а не внушать любовь. Раньше гордился, а теперь загрустил.

Вы остались у мастерицы, не оговаривая срок. Миновала неделя, потом другая. Будни затягивали, становясь привычными и приятными. Вертелся флюгер, цвел бальзамин, охотилась на мышей виверра. И все же ты понимал: однажды уйдешь отсюда, подчинишься зову дороги. А пока расслабился и старался платить за гостеприимство. Смастерил Альбине раздвижные ясеневые пяльцы, научил крепить колышки и запяливать ткань. Точил ножницы, костяным дыроколом готовил полотно для белой глади, вымачивал нитки в горячей воде, проверяя качество окраски. Ручной труд приносил спокойное удовольствие, в памяти всплывали неожиданные знания. Однажды торговец принес Альбине иголки. Девушка неуверенно рассматривала товар, и ты не утерпел. Качественная игла — упругая. Чтобы проверить, нужно просто переломить одну. Те, которые ломаются, как стекло, или гнутся, как проволока, — не годятся. А вот если сопротивляются пальцам и перелом выходит гладким, — товар стоящий. Гладким должно быть и ушко, иначе кончик нитки рассучится и прорежется. И уж конечно, не стоит отдавать предпочтение искривленной игле, — стежки получатся неверными, и усилия пойдут насмарку. Увлекшись, ты подобрал полный комплект — короткие и длинные, цыганские и гобеленовые, оставив Альбине лишь расплатиться. Удивленная мастерица предложила испробовать покупку. Неуверенно сделал первый прокол, вышил ряд крестов на голубом батисте, закруглил контур — и, выронив пяльцы, схватился за грудь, где вспышкой искр разорвался второй шов…