Ирина Татаринова - Сказки Албании

Выбежал наконец на поляну, остановился дух перевести. Руки, ноги трясутся, сам от страха никак в себя не придет.

В это время вышел на поляну какой-то прохожий. Видит, стоит человек, бледный, как свет свечи, дрожит, будто ветка на воде, никак отдышаться не может, словно от какого злодея вырвался.

Вот прохожий и спрашивает:

— Скажи, друг, что с тобой? От кого это ты так без памяти со всех ног бежишь? Ведь на тебе лица нет! Какая с тобой беда приключилась?

— Что тут говорить, милый человек! Чуть не пропал… ни за что ни про что… Я сегодня все равно как второй раз на свет народился. Такого страху натерпелся… Бога благодарю, что спас… Чуть не помер со страха, едва ноги уволок… На всю жизнь я сегодняшний день запомню…

— Ну ладно, ладно, говори толком! Рассказывай по порядку, что видел, что слышал, что случилось, кто за тобой гнался.

— Ах, да что рассказывать! Язык к гортани прилип, не ворочается. Как вспомню, от какой опасности ушел, рубашка и та на мне дрожит.

Чуть меня в том лесу звери не заели… И никто не увидел бы мою смерть — ни человек, ни птица… Где могила моя, не узнали бы… Пропал бы зря, и толку бы от меня никакого. Все равно как от топора без топорища… Шел я по этому лесу один-одинешенек, кругом ни души. Зашел вглубь, вдруг как затрещит, заревет, завоет вокруг, гул по всей земле пошел… Ноги у меня подкосились, крик во рту замер. Оглянулся я назад — а за мной видимо-невидимо волков… Целая стая гонится… сто голодных волков… злющие-презлющие… один больше другого, один быстрей другого мчится, ощерились, пасти раскрыли, зубы оскалили… Гонятся за мной сто волков, разорвать хотят… Сейчас живьем так и проглотят… Ах, умер бы я, пропал, кабы не…

— Да что ты мелешь! Помилосердствуй! Стаю в сто волков в этом лесу еще никто отродясь не видывал с того самого дня, как мир стоит. Мне сдается, дружок, не иначе, как тебя глаза обманули, уши подвели.

— Глаза обманули? Уши подвели? Вот накажи меня бог, если я вру!.. Да ты представить себе не можешь, сколько их было… Ну, сто не сто, а уж пятьдесят наверняка. Сам своими глазами видел. Что хочешь говори, а я на своем стоять буду — пятьдесят!

— Да нет же, приятель! Пятьдесят волков, говоришь? Никогда не поверю! Ты уж лучше никому этого не говори, а то люди тебя засмеют, будут про тебя всякие небылицы складывать.

— Ну ей-ей, тьма-тьмущая волков… Много, очень много… Столько, что ты себе и представить не можешь. Ну хорошо, не пятьдесят, но уж двадцать пять было! Кто своими глазами не видел, тот, конечно, не поверит, а я-то сам видел. Двадцать пять, говорю, и шабаш!

— Я, приятель, в этих краях родился и вырос, лес вдоль и поперек исходил, и овец здесь пас, и дрова рубил. Деды и прадеды здесь родились, выросли, состарились и умерли, и никто от них не слыхал, чтобы тут, в лесу, столько волков водилось. Ты подумай, может, ты обманулся и сам не знаешь, что говоришь.

— Ей-ей, не знаю, что тебе ответить, друг! Знаю только, что весь лес вдруг как затрещит, загудит, а кто это был, и сам толком не пойму.

Мало-помалу путник пришел в себя, отдышался. Сел он со встречным человеком на камешек. Покурили они, потолковали и разошлись каждый в свою сторону.

Только это путник несколько шагов сделал, а повстречавшийся ему человек вдогонку кричит:

— Эй, приятель, дальше опять лес будет, лучше не ходи, там тебя не сто волков, а сто тигров ждут!

ИЛ КОГДА-ТО высоко в горах крестьянин Ндуэ.

Вот как-то весною решил он продать быка и петуха и пошел в город на базар. По дороге ему надо было перебраться вброд через горную речку. Очень эта речка изменчивая была: в сухую погоду мелкая, а стоит пойти дождю, как она превращается в бурный поток, и тогда ее не то что вброд перейти нельзя, но и вплавь не переплыть.

Спустился Ндуэ с гор, а тут, как на грех, пошел дождь. Подошел крестьянин к речке, видит — вздулась река, бурлит, пенится.

Что тут делать? Обратно идти — обидно, да и быка с петухом продать надо.

Решил Ндуэ помолиться богу — может, убавит воду в реке. Опустился он на колени, помолился, подождал — нет, не убывает вода. Вспомнил тут Ндуэ, что любит бог свечи, и стал снова просить его:

— Усмири, боже, волны, убавь воду в реке, чтоб я мог перейти ее вброд. Вот продам я в городе быка и петуха и на деньги, вырученные от продажи быка, куплю толстую-претолстую свечку и поставлю ее тебе. А мне и тех денег хватит, что я за петуха выручу.

Видно, эта молитва понравилась богу. Шутка ли — бык стоит шестьсот леков [1] Лек — денежная единица. , а петух только три!

Вода в реке стала понемногу убывать. Ндуэ перебрался вброд и пошел в город.

Остановился Ндуэ посреди базара и стал кричать:

— Эй, люди добрые, покупайте! Продаю быка за три лека, а петуха за шестьсот!

Удивились люди:

— Ты, видно, шутишь, хозяин?

— Ей-богу, правда! За быка три лека прошу, а за петуха шестьсот леков.

Кто откажется за три лека быка купить? Набежали покупатели, стали наперебой предлагать:

— Давай быка за три лека! Покупаю!

— Бери деньги, отдавай быка!

— Вот тебе три лека!

— Погодите, погодите, — ответил Ндуэ, — я быка одного не отдам. Он у меня вместе с петухом вырос, и никогда они друг с другом не разлучались. Вот я их вместе и продаю. А за петуха прошу шестьсот леков.

Рассердились покупатели, разошлись. А один умный человек подумал: «Почему не купить и петуха? Другие только за быка семьсот леков просят, а тут я за шестьсот три лека и быка и петуха получу!» Как подумал, так и сделал — купил быка вместе с петухом.

Вернулся Ндуэ домой веселый. А на следующий день пошел в церковь, купил за три лека свечу и поставил ее богу. А сам опустился на колени и сказал:

— Видишь, боже, я сдержал свое слово: на все деньги, вырученные от продажи быка, купил тебе свечку!

ЛУЧИЛОСЬ как-то, что мышь не запасла на зиму еды. Сидит голодная. Все норки, все уголки, все закрома обшарила, обнюхала, искала-искала, ни зернышка не нашла. Обозлилась мышь. Так, кажется, и лопнет со злости! А как вспомнила, что всю зиму голодать придется, испугалась. Чего доброго, еще помрешь с голоду! Призадумалась мышь. К кому бы пойти, у кого бы еды выпросить? А зима в том году стояла лютая, у каждого зверя своих забот много. «Нет, — думает мышь, — никто мне еды не даст». Но голодной тоже не просидишь. Набралась мышь храбрости и решила идти к сверчку, — может, он ее пожалеет.