Вильгельм Гауф - Сказки Вильгельма Гауфа

— Что же тут хорошего! — перебил студент, — такими глупостями набивать головы!

— Известно глупости, ведь им и не веришь, а так вот слушаешь как сказку.

— Да, слушаешь как сказку, а сам все-таки трусишь, — продолжал студент. Я помню как еще ребенком слышал такие острастки: «Полно ворочаться, засыпай скорее, не то смотри, придет за тобой черный дядя! Слышишь стучит?» И остается в ребенке безотчетный страх; ему рассказывают о привидениях, и он боится войти в темную комнату; ему чудится, что кто-то сидит в углу; он боится, что вот впотьмах загорятся глаза огнем. Хоть со временем и понимаешь, что все это вздор, но разве мало людей необразованных, которые верят в привидения?

— Да, да, правда ваша, — сказал извощик, — не только, что верят, а беды через это сколько бывало. У меня у самого сестра так умерла.

— Как умерла? — спросили все в голос.

— Да так; собрались они вот также в деревне на посиделки; девки и бабы прядут, а парни сказки сказывают. Вот один и начал рассказывать про старого лавочника, который уже десять лет как умер; и говорит, будто он ровно в полночь встает из могилы и идет в свою лавку, там вешает товар и нашептывает, чтобы полфунта обратились днем в целый фунт. Тут, как водится, нашлись люди подтвердившие это; говорили, что на деревне были люди, которые сами видели мертвеца. Сестра моя стала смеяться над суеверными:

— Все это вздор, — сказала она, — кто раз умер, тот не встанет!

Но к несчастью она сама в этом была не тверда. Ее поймали на слове:

— А если так, то докажи, что не боишься, ступай ночью на кладбище одна! Вот и не пойдешь!

Ее это задело.

— Нет, пойду, это дело немудреное!

— Ну ступай и принеси оттуда цветок, чтобы тебе поверить, а то, пожалуй, обманешь.

— Зачем обманывать! Какой цветок вам принесть?

— Белый шиповник, там только и есть один кустик в цвету на той новой могилке, что возле лавочниковой.

Сестра встала и пошла; парни хвалили ее, а бабы покачивали головами:

— Каково то еще будет? Дай Бог, чтобы с рук сошло!

Полночь приближалась, месяц светил; сестра начинала трусить.

Она уже прошла мимо нескольких гробниц, приближаясь к могиле старика. Наконец, дрожа от страха, наклонилась к кусту и только что хотела сорвать цветок, как услышала за собою шорох; она вздрогнула, оглянулась — с могилы сыпалась в сторону земля и медленно показался оттуда бледный, худой старик в колпаке. Перепуганная сестра не верила глазам своим. Но когда старик, стоя в могиле, хриплым голосом сказал: «Здравствуй, девушка, что поздненько пришла?» — то сестра, не помня себя от страха, бросилась бежать через кладбище и едва волоча ноги добралась до избы, где ее ожидали. От слабости она не могла дойти до дома, ее отнесли; хотя на другой же день мы узнали, что это был могильщик, готовивший за ночь какому-то покойнику могилу, но для нее было уже поздно, она лежала без памяти в бреду и через трое суток умерла горячкою.

Извощик замолчал. Все с участием на него смотрели.

— При этом мне вспомнилось одно предание, также связанное с грустным случаем, — сказал золотовщик, — я расскажу вам, слушайте.

И он начал.

а одном из скалистых островов Шотландии жили два рыбака, оба холостые, одинокие; жили они вдвоем да поживали, кормясь своей работой. Одногодки, но разной наружности и разных нравов, они как нельзя лучше сошлись друг с другом.

Маленький приземистый Каспар Струмф был всегда в духе; веселая улыбка не сходила с широкого как полнолуние лица его; добродушные глаза казалось вечно смеялись. Он был толст и ленив, а потому предпочитал домашнюю работу опасному рыболовству в открытом море. Он готовил кушанье, вязал сети на свой обиход и на продажу, изредка торгуя добычею. Худощавый, длинный товарищ его, с орлиным носом, быстрым взглядом, не боялся труда и был самый отважный рыбак, смелый птицелов, прилежный земледелец, а также не пренебрегал торговлею. Но торговал он честно, товар его был хорош и у него покупали охотно. Вильм Фальке, так звали его, охотно делился своими заработками с товарищем, и жили они не только безбедно, а даже зажиточно. Но Вильму все было мало; ему хотелось разбогатеть. Он видел однако, что путем труда — не скоро наживешь себе богатство; вот он стал придумывать как бы ему разжиться. Эта мысль так заняла его, что он более ни о чем не думал и передал это Каспару, а тот не умея молчать и слепо веря своему другу, рассказал соседям, что Вильм скоро разбогатеет, но каким способом — это тайна. И вскоре разнесся слух, что Вильм связался с нечистым, и тот ему посулил клад.

Сначала, слыша это, Вильм смеялся, но потом перестал разуверять в этом суеверный народ, а кончил тем, что казалось сам поверил, будто рано или поздно ему дастся клад. Он стал пренебрегать своей работою, ходил, зевал, словно чего-то ждал или искал. Как на грех, стоял он раз у моря и прибила волна огромный комок тины и морской травы; что-то блеснуло в ней, он стал разбирать, и очистив от тины, вынул обломок золотого слитка. Вильм не мог придти в себя от удивления. Ясно было, что золото это, обтертое и обитое морскими гальками и водою, попало на дно моря с какого-нибудь погибшего, с грузом золота, судна. И вот наш Вильм с той поры не знал покоя: и день и ночь искал он в море золото; бросил он свое рыболовство, прожил не только найденное золото, но и все нажитое им дотоле и, вместо несметного богатства, ему грозила нищета и бедность. Каспар не упрекал друга; как прежде молча принимая заработки Вильма он жил в довольстве, так теперь не ропща переносил и бедность, и Вильм продолжал бездельничать. Ложился ли он спать — его тревожила все та же мысль; ему даже чудилось, будто кто-то нашептывает ему что-то, и ясно слышал он все одно и то же слово, но как только он открывал глаза, так слово это исчезало.

Однажды сильная буря застигла Вильма на берегу моря; он вздумал укрыться от нее в Стинфольской пещере. Ветер свирепо загоняет в нее волны, они с шумом разбивались о каменные стены, рассыпаясь белою пеною. Пещера эта доступна лишь с одной стороны; в нее можно проникнуть только сверху через расселину да и туда редко кто отваживался лазить, разве отъявленные смельчаки: кроме опасностей, ходили еще самые страшные толки о привидениях и нечистых духах, являвшихся будто бы там. Но Вильм был не из робких. С трудом влез туда и под покровом висячей скалы, уселся на камне над страшною пропастью. Буря ревела. Он задумался; его не покидала мысль о погибшем здесь когда-то корабле. Что он доселе ни делал, как ни расспрашивал — ничего не мог узнать. Местные жители ничего подобного не помнили. Долго ли он так просидел — и сам он не знал, когда же буря стихла и он встал, чтобы выбраться наружу, он ясно расслышал слово как бы выходившее из воды: « Кар-ми-лан! » В испуге он вскочил и заглянул в пропасть: «Это оно, — вскричал он, то самое слово, что преследует меня во сне и не дает мне покою!» — «Кармилан!» — раздалось еще раз тихо и жалобно из пещеры, и Вильм в страхе опрометью бросился домой.