Народные сказки - Русские народные сказки [Илл. Р. Белоусов]

— Эй, старик, нет ли у вас чего-нибудь поесть? Я с дороги проголодался.

Старуха говорит:

— Чего ж тебе, барин, дать поесть? Разве блинков да пирожков?

Взяла меленку, повернула. Стали падать блинки да пирожки.

Барин смотрит, диву дается.

Поел он и говорит:

— Продай мне, старуха, эту меленку!

— Нет, барин, не продам — самим нужна.

Барич дождался, когда старик со старухой вышли из избушки и украл у них меленку. Вскочил в коляску и уехал.

Хватились вечером старик со старухой — нет меленки! Стали они горевать, слезы проливать.

А петушок — золотой гребешок кричит:

— Не плачьте, дедушка с бабушкой! Я полечу к барину, отниму нашу меленку!

Взвился петушок и полетел над полями, над реками, над дремучими лесами. Прилетел он к барскому дому, сел на ворота и кричит:

— Ку-ка-ре-ку! Барин, барин, отдай нашу меленку — золотую-голубую!

Услыхал это барин, рассердился и приказал слугам:

— Эй, слуги, возьмите петуха, бросьте его в воду!

Поймали слуги петушка, бросили в колодец.

А петушок сидит в колодце, пьет воду да приговаривает:

— Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду! — И выпил всю воду.

Выпил всю воду, вылетел из колодца и полетел к барскому дому. Прилетел на балкон и опять кричит:

— Ку-ка-ре-ку! Барин, барин, отдай нашу меленку — золотую-голубую! Барин, барин, отдай нашу меленку — золотую-голубую!

Еще пуще рассердился барин и велел слугам бросить петушка в горячую печь.

Поймали петушка, бросили в горячую печь — прямо в огонь.

А петушок сидит в печке да приговаривает:

— Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду! — И залил весь огонь в печи.

Вылетел петушок из печи, влетел прямо в барский дом, уселся на подоконник и опять кричит:

— Ку-ка-ре-ку! Барин, барин, отдай нашу меленку — золотую-голубую! Барин, барин, отдай нашу меленку — золотую-голубую! Не захочешь отдать — буду голову клевать!

Стал барин своих слуг скликать:

— Эй, слуги! Хватайте петуха! Рубите его саблями!

Побежали слуги сабли точить, а петушок барину покою не дает: сел ему на голову и давай в темя клевать.

Барин туда, барин сюда, а петушок не отстает.

Барин — бежать, а петушок схватил меленку и полетел с ней к старику и старухе. Прилетел и кричит:

— Ку-ка-ре-ку! Принес я нашу меленку — золотую-голубую! Обрадовались старик со старухой. Взяли они меленку и стали жить-поживать, всех блинками да пирожками угощать.

Жили-были старик да старуха, у них было три дочери. Старик пошел в амбар крупу брать. Взял крупу, понес домой, а на мешке была дырка: крупа-то в нее сыплется и сыплется.

Пришел домой. Старуха спрашивает:

— Где крупа?

А крупа вся высыпалась. Пошел старик собирать и говорит:

— Как бы Солнышко обогрело, как бы Месяц осветил, как бы Ворон Воронович пособил мне крупу собирать — за Солнышко бы отдал старшую дочь, за Месяц — среднюю, а за Ворона Вороновича — младшую.

Стал старик собирать — Солнце обогрело. Месяц осветил, а Ворон Воронович пособил крупу собирать. Пришел старик домой, сказал старшей дочери:

— Оденься хорошенько, да выйди на крылечко.

Она оделась, вышла на крылечко, Солнце и утащило ее.

Средней дочери также велел одеться хорошенько и выйти на крылечко.

Она оделась и вышла. Месяц схватил и утащил вторую дочь.

И меньшей дочери сказал:

— Оденься хорошенько да выйди на крылечко.

Она оделась и вышла на крылечко. Ворон Воронович схватил ее и унес.

Старик и говорит:

— Идти разве в гости к зятю?

Пошел к Солнышку; вот и пришел. Солнышко и говорит:

— Чем тебя потчевать?

— Я ничего не хочу.

Солнышко сказало жене, чтоб настряпала оладьев. Вот жена настряпала. Солнышко уселось среди пола, жена поставила на него сковородку — и оладьи изжарились. Накормили старика.

Пришел старик домой, приказал старухе состряпать оладьев; сам сел на пол и велит ставить на себя сковороду с оладьями.

— Нешто на тебе испекутся? — говорит старуха.

— Ничего, — говорит, — ставь, испекутся.

Она и поставила: сколько оладьи ни стояли, ничего не испеклись, только прокисли. Нечего делать, поставила старуха сковороду в печь, испеклись оладьи, наелся старик.

На другой день старик пошел в гости к другому зятю, к Месяцу. Пришел, Месяц говорит:

— Чем тебя угощать?

— Я, — отвечает старик, — ничего не хочу.

Месяц затопил для него баню. Старик говорит:

— Темно, может быть, в бане-то будет?

А Месяц ему:

— Нет, светло, ступай.

Пошел старик в баню. А Месяц запихал пальчик свой в дырочку, и оттого в бане светло-светло стало.

Выпарился старик, пришел домой и велит старухе топить баню ночью. Старуха истопила; он и посылает ее туда париться. Старуха говорит:

— Темно париться-то!

— Ступай, светло будет.

Пошла старуха, а старик видел то, как светил ему Месяц, и сам туда же — взял прорубил дырку в бане и запихал в нее свой палец. А в бане свету нисколько нет. Старуха знай кричит ему:

— Темно!

Делать нечего. Пошла она, принесла лучину с огнем и выпарилась. На третий день старик пошел к Ворону Вороновичу. Пришел.

— Чем тебя угощать-то? — спрашивает Ворон Воронович.

— Я, — говорит старик, — ничего не хочу.

— Ну, пойдем хоть спать на насест.

Ворон подставил лестницу и полезли со стариком.

Ворон Воронович посадил его под крыло. Как старик заснул, они оба упали и убились.

У старика и старухи были три дочери. Старшая дочь доводилась старухе падчерицей, оттого старуха ее не любила, с раннего утра и до вечера ее журила и нарочно утруждала бедняжку работою. Падчерица должна была подниматься до свету: она и дрова и воду носила, и печку топила, и полы подметала, и скотине корм задавала. Но старуха и тут была недовольна и на Марфушу то и дело ворчала: экая ленивица, экая неряха, и голик-то не у места, и ухват не так поставлен, и в избе-то сорно. Девушка молчала и плакала. Она всячески старалась приноровиться к мачехе и угодить ее дочкам, но сестры, глядя на мать, Марфушу во всем обижали, ссорились с нею и нередко доводили до, слез: то им и любо было! Сами они просыпались поздно, приготовленной водицей умывались, чистым полотенцем утирались, а за работу садились, когда пообедают.

Вот наши девицы росли да росли, стали большими и сделались невестами. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Старику жалко было старшей дочери. Он любил ее за то, что была послушная, работящая, никогда не упрямилась, никому не перечила — что заставят, то и делает; да не знал старик, чем пособить горю. Сам был хил, старуха — ворчунья, а дочки ее — ленивицы и упрямицы.